Фиалковое зелье

– Понятия не имею, – признался Август. – Кроме часов, у меня ничего при себе не было.

– Ладно, там разберемся, – буркнул Балабуха. – Эй ты, вставай! – И он носком ботинка пошевелил неподвижно лежащее тело второго убийцы.

– Заснул он, что ли? – пробурчал гигант, когда распростертый на мостовой человек не пожелал встать даже после хорошего пинка. Август подошел поближе и вгляделся в лицо лежащего.

– Ой, – сказал он, после чего встал на колени и взял руку неизвестного. – Пульса нет! – Он приложил ухо к его груди. – Сердце не бьется. Похоже, вы его, Антон Григорьич, до смерти уходили.

– Да я его только разок и стукнул! – рассердился Балабуха. – Что за хлипкий пошел народ, в самом деле!

– Ну да, – подтвердил Август, изучив струйку крови на виске пострадавшего, – а он головкой о стену и тю-тю.

– Так он что, умер? – поразился Балабуха.

– Начисто, – подтвердил Август, после чего быстро поднял свою трость с мостовой и вскочил на ноги. – Знаешь что, Антон Григорьич, лучше нам быстренько отсюда сматываться. Венская полиция убийств не жалует, а ты все-таки при посольстве числишься, тебе в такую историю влипнуть и вовсе не след.

– Да, в самом деле, лучше нам в посольство прямиком вернуться, – подтвердил Балабуха и взял Добраницкого за ворот.

– Да вы что, Антон Григорьич? – поразился тот. – Зачем…. Ой!

Но гигант, не слушая его возражений, поволок его за собой.

– Вот придем сейчас к Владимиру, – задушевно посулил он, приподняв Августа в воздух, чтобы тот не угодил ботинками в лужу, – ты ему все и расскажешь.

– Я – расскажу? – прохрипел Август, болтая ногами в полуметре над мостовой. – О чем?

– Об этом гусе гусарском с двумя пальцами, с которым ты час назад так задушевно общался, – угрожающе сказал Балабуха. – И обо всем остальном тоже.

– Послушайте, Антон Григорьич, – захрипел Добраницкий, барахтаясь в воздухе, – клянусь, я все расскажу! Но это не то, что вы думаете!

– Что я думаю, тебя не касается, – коротко ответил Балабуха и, поудобнее прихватив его за ворот, потащил далее.

Владимир, подперев щеку кулаком, сидел в своей комнате и читал стихотворения Жуковского. Доктор уже разрешил молодому человеку вставать с постели, но постановил, чтобы тот пока никуда не выходил без провожатых. Впрочем, покамест Владимир не собирался покидать свою комнату. Как раз напротив, он ждал гостей, а чтобы вместо гостей к нему не заглянул кто-либо посторонний (вроде того, кто не поленился нашпиговать его свинцом), офицер на всякий случай держал на столе под рукой два заряженных пистолета.

Дверь широко распахнулась, Владимир поднял глаза от книжки, и Добраницкий, брошенный могучей дланью артиллериста, пролетев до середины комнаты, рухнул на пол.

– Привел, – ласково сказал Балабуха. После чего закрыл дверь и запер ее на ключ и два засова. Август, приподняв голову, с ужасом наблюдал за этими приготовлениями.

– Вставай, – велел артиллерист.

Глядя на него исподлобья, Добраницкий поднялся на ноги.

– Садись. – Балабуха с грохотом подвинул к нему стул. Август боком опустился на сиденье. Его щегольской костюм был весь в пыли.

– Между прочим, – сказал он сердито, – я потомственный шляхтич и протестую против такого обхождения. Я ведь могу и на дуэль за него вызвать.

Проигнорировав его слова, Владимир спросил у Балабухи:

– Ну, что?

Тот прочистил горло и обстоятельно доложил о том, как он следил за Добраницким в этот день (как, впрочем, и в четыре предыдущих) и чем именно завершилась его слежка.

– Ладно, – сказал Владимир. – Теперь ты, Август.

Добраницкий насупился.

– Что я должен рассказывать?

– Все, – спокойно произнес Владимир, хотя жилка на его виске нервно подрагивала. – С самого начала.

Август помялся и начал говорить.

Некоторое время тому назад он находился в игорном доме, где спустил все деньги. Он как раз подумывал, без особой охоты, как ему поступить – заложить часы, оставшиеся от матушки, или попросить в долг у друзей, – когда кто-то неожиданно положил ему на плечо руку. Август поглядел на нее и увидел, что на ней не хватает трех пальцев. Затрепетав, он вскочил с места, но Иоганн Ферзен, неведомо как оказавшийся рядом с ним, принудил его сесть на место.

– Так его действительно зовут Ферзен? – поморщился Владимир. – Ладно, это не столь важно. Что именно он тебе сказал?

От офицеров не укрылось, что Добраницкий замялся и, прежде чем ответить, покосился на здоровенные лапищи Балабухи.

– Если ты скажешь нам всю правду, он тебя не тронет, – пообещал Гиацинтов. – Ферзен тебе что-то предложил? Что именно?

– Он предложил мне деньги, – ответил Август. – Правда, не сразу. Сначала он сказал, что ему известно, что я поляк, и что он горячо сочувствует польскому стремлению освободиться от российского узурпатора.

…Пристально глядя в лицо своему собеседнику, Ферзен предположил, что, как истинный польский патриот, тот не может быть на одной стороне с русскими.

– Ведь вы согласны, милостивый государь, что император Николай – тиран и мерзавец?