Фиаско

В зале стоял неумолчный гул стационарных компьютеров, потрескивали и жужжали принтеры, доносились голоса аналитиков, спрашивающих что-то по телефону и одновременно набирающих на клавиатуре нужные коды. Линии работающих компьютеров – каждый с терминалом и отдельным коммуникационным шкафчиком – с разных сторон сходились к центру, где стоял стул – больше там ничего не могло стоять. Несколько часов на стене показывали время в различных часовых поясах, на другой висели эмблемы и значки размером с суповую тарелку. Скотто объяснила, что это эмблемы разных правоохранительных и контрольных учреждений, имеющих официально зарегистрированные договоренности об обмене информацией с СБФинП.

Банзер передал документы Воронцова заведующему секцией оперативного центра Тому Крауссу, высокому, приятному на вид молодому человеку с тонкими чертами лица и внятной речью. Несколько минут он набирал на клавиатуре нужные коды для доступа к банку данных, а затем включил принтер, установленный рядом на консоли. Мы нависли над принтером, словно заботливые родители над колыбелью ребенка. Я так увлекся, что машинально сунул в рот сигарету. Скотто остановила меня грозным взглядом. Ожидание результатов превратилось в настоящую муку, прямо пытка какая-то. Банзер выхватил распечатку.

– Корпорация ИТЗ, – известил он после драматической паузы. – Президент и председатель совета директоров некий Майкл А.Рабиноу…

– Браво, Катков! Взят верный след! – с воодушевлением воскликнула Скотто.

– Родился в Гродно, СССР, в 1931 году (тогда Польша), приехал в США вместе с родителями в начале Второй мировой войны…

– Получается, что он русский еврей? – удивленно выпалил я, и Банзер согласно кивнул.

– В 1955 году окончил с отличием правовую школу Гарварда, в 1958 году исключен из гильдии адвокатов за общение с крупными мошенниками.

– С известным Мейером Лански, – ввернул я.

– Это в ту пору. А теперь с вашим другом-приятелем Баркиным, – подковырнула меня Скотто. – Старые привычки живучи.

– ИТЗ, – прочитал в заключение Банзер, – недавно выделилась из «Травис энтерпрайсиз» в дочернюю фирму. К тому же Рабиноу создал целую подозрительную разветвленную сеть компаний с конторами в Нью-Йорке, Майами, Лос-Анджелесе и Тель-Авиве.

– Я не ослышался? Вы сказали, в Тель-Авиве?

– Да, – подтвердил Банзер. – Какую-то часть года он там и живет, как сам указывает в декларации о доходах, поданной в налоговое управление.

– Теперь мы знаем, куда он смоется, если здесь его припекут как следует, – заметил Краусс.

– А вы помните Шевченко? – обратился я к Скотто. – Он ведь говорил, что тип, которого подрядили убить меня, был израильтянином. Это еврей, недавно эмигрировавший из России.

– Но это вовсе не означает, что за ним стоял Рабиноу, – возразила она. – Даже не говорит о том, что он замешан в этом преступлении. В лучшем случае, означает всего лишь косвенную улику.

– Если не ошибаюсь, вроде вы говорили, что наш общий друг Рабиноу связан с еврейской мафией?

– Да, был связан, но тридцать лет назад. Совсем не обязательно, что он сохранил связи и поныне. Нам нужны железные улики, такие, что не вызывают никаких вопросов и сомнений.

– Задача не из легких, – подытожил Краусс. – Только чтобы добраться до информации, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться ею, мы должны нарушить все законы о гражданских правах, положения инструкций и предписания. Здесь и запрещение вторгаться в личную жизнь, и закон о свободе информации, о тайне банковских операций и другие законодательные акты.

Вы их знаете.

– В самом деле, не можем же мы просто так вламываться в дома и рыться в чужих вещах, как это принято в вашей стране, – поддержала его Скотто.

– Но теперь времена совсем другие, и вам это прекрасно известно, – возразил я, но как-то робко.

– Думается, они вот что хотят сказать, мистер Катков, – заметил Банзер примирительным гоном. – Существуют некие юридические рамки, не выходящие за определенное пространство, и мы обязаны всеми силами придерживаться их. Почему? Во-первых, защита прав личности – это главное в деятельности нашего государства; во-вторых, ошибочное обвинение может подорвать честную репутацию человека, лишить его средств существования; в-третьих, в противном случае мы не сможем предъявить обвиняемому даже обоснованных улик, добытых совершенно законным путем.

– Есть еще и в-четвертых. Совсем не обязательно, что это должно следовать в перечисленном порядке, – ухмыльнулся Краусс, чем вызвал одобрительный смешок своих коллег. – Видите ли в любой разборке преступления фигурируют не только полицейские и воры. Там могут участвовать и полицейские, и адвокаты, а воры присутствовать вообще не будут. Наш основополагающий принцип таков: все, что не запрещено законом, то разрешено. У вас же десятилетия главенствовал другой принцип: если что-то законом не разрешено, значит, это запрещено.

Да, он прав. При любом тоталитарном режиме во главу угла положен запрет.

– А кто в выигрыше от таких постулатов? – спросил я.