Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

— А откуда у них наши корабли? Что-то я не слышал, чтобы мы их туда продавали.

— А мы и не продавали. Это корабли бывшей ГДР.

А дело в том, что ГДР прекратила своё существование как раз под первую войну с Саддамом. В ответ на его вторжение в Кувейт против Ирака тогда тоже объявили международные санкции. Но Уругвай, по опыту времён вторжения СССР в Афганистан, продекларировал, что ему участие в таких санкциях не по карману. И попросил у международного сообщества компенсацию. Так и достались наследникам боевой славы Артигаса корабли ВМФ социалистической Восточной Германии.

Ну а после ввода советских войск в Афганистан Уругвай и Аргентина уже не компенсацию просили, а просто-напросто выгребли квоту на продовольствие, которое до этого шло в СССР из США и Канады. По состоянию на 1981 год в СССР шли почти 42% всего аргентинского экспорта. А ещё более конкретно — 80,2% аргентинского экспорта зерновых (12 миллионов тонн) и каждая пятая экспортная тонна мяса. Это колоссальные объёмы для Аргентины. Значительны эти цифры и в масштабах СССР. Такие объёмы покрывали треть зернового дефицита великого, но голодного Советского Союза. Контракты на два миллиарда долларов в год! Аргентинскими и уругвайскими были и все те «вырезки», которые в московских кулинариях «выбрасывали» на прилавок (а чаще продавали по блату из-под прилавка) под коллективным, но манящим тогда названием «говядина импортная».

Можно ли сказать, что сбылась мечта Ионина о стратегическом альянсе России и Аргентины? Конечно, нет. То, что предлагал в своё время Ионин, было бы союзом сильных. Странный альянс-мутант, который сложился через сто лет, был каким-то нелепым союзом обессиленных. Обессиленными были оба «партнёра». Не только СССР, но и Аргентина.

Когда аргентинцы назначают тебе деловую встречу, то чаще всего зовут в район Реколета. Здесь видно, почему в начале прошлого века в Европе говорили «богат, как аргентинец». Именно здесь и был главный променад местных богачей. Остатки роскоши есть и сейчас. Шикарные машины, на которых по этим улочкам разъезжает «золотая молодёжь». Шикарные дамы, которые при первых холодах облачаются в шикарные шубы, естественно, из натурального меха. И плох тот аргентинский мужчина любого возраста, который не вступит в соревнование с соседом по кафе на предмет того, кто выразительнее на такую даму посмотрит и кто после этого первым не скажет: «Да, была у меня одна». Но, как и эти мужчины, вся Аргентина всё чаще стала пафосно говорить не о настоящем, а о прошлом. Горькими становились шутки, которые аргентинцы стали отпускать сами про себя, сидя в своих когда-то самых изысканных в мире, а теперь обшарпанных кафе и ресторанах. Типичный анекдот: «Копошатся две дворняжки на свалке на окраине Мадрида. И одна другой говорит: «Знаешь, когда я жила в Аргентине, я была доберманом».

Хиреть этот доберман начал давно. Ещё когда обрушились мировые цены на аргентинские «нефть и газ», то есть на мясо и шерсть, и Аргентина так и осталась в перманентном состоянии «почти великой державы». Но к началу восьмидесятых стало совсем грустно. Инфляция росла такими же темпами, какими сменяли друг друга военные правители. Генерала Виделу сменил «генерал-реалист» Виола, Виолу — будущий «герой» войны за Мальвины генерал-лейтенант Леопольдо Фортунато Галтьери. Но при всей своей нелюбви к Марксу и Ленину наступали аргентинские военные на те же грабли, что и кубинцы с венесуэльцами. В Аргентине военные патрули проверяли, чтобы в соседних лавках на одни и те же товары были одинаковые цены, щадящие для народа. Естественно, владельцы лавок стали убирать не ценники, а сами товары. Почти «либрета»! Не любит экономика административного нажима. Хотя, конечно, глядя на спекуляции в свободные времена, невольно и думаешь, что порядка не хватает. Такие чувства — универсальны. И не только в Аргентине, а во многих странах, прошедших через авторитарное правление.

— Знаешь, вслух про это говорить — портить себе репутацию и ловить косые взгляды. Но вообще-то иногда видишь очевидные безобразия и думаешь, что при военных такого бы не было, — поделился как-то со мной такими мыслями мой провожатый по бразильскому Сан-Паулу Родриго.

— Только цена такому порядку уж больно высокая, — продолжил я.

— Да, конечно, — ответил Родриго. И продолжил: — Видишь вот то дерево?

— Ну, дерево. Какое отношение имеет к нашему разговору?

— Знаменитое дерево.

— Чем?

— Вот под ним и пала наша бразильская диктатура.

— То есть как это?

— Под этим деревом скончался студент — участник антиправительственного митинга. И после этого дни военного режима были сочтены.

— Это из-за гибели одного студента?

— Но это же был невинный человек! Тогда вся Бразилия была возмущена [56].