Фигура легкого эпатажа

— Анна Валерьевна сказала, что мы имеем уникальный шанс получить жилье недорого. Только все равно у нас с Асей таких средств не имелось, — растолковывала Мара ситуацию, — и тогда хозяева дали нам в долг беспроцентную ссуду. Анна вроде продала очередную картину… В общем, мне вручили сорок тысяч долларов и Асе тоже. Теперь мы владелицы однушек в хорошем месте, дом сейчас достраивается, а долг у нас из зарплаты вычитают. И пока всю сумму не вернем, нам свидетельства о собственности не отдадут. Ясно?

— Более чем, — кивнула я. — Получается, вы теперь с хозяевами надолго одной веревочкой связаны. Антоновы не намерены терять деньги, а вы мечтаете об уютных квартирах.

— В самый корень, — с уважением отметила Мара. — Мы с Асей до сих пор от радости в себя прийти не можем, уходить от таких хозяев нормальному человеку в голову не придет. Ведь так все хорошо было, а как только на квартиры официально подписались, фигня пошла!

…После этого случая Михаил Петрович начал третировать домашних. Во-первых, он теперь перестал задерживаться на работе, возвращался не позже семи, да и утром уезжал поздно — Сергей увозил хозяина в офис к полудню. Так вот, во время ужина Михаил Петрович принимался придираться к членам семьи, замечания и упреки просто сыпались из профессора, которого раздражало все. Оставалось лишь удивляться, с какой скоростью тихий, незаметный, даже робкий Антонов трансформировался в желчного скандалиста.

Раньше Михаил Петрович выказывал терпимость, свое истинное лицо строгого хозяина не демонстрировал, Мара лишь однажды услышала, как Антонов отчитывает жену. Наверное, оставшись наедине с Анной, Михаил менял тон, но в присутствии посторонних муж казался типичным подкаблучником. «Да, дорогая», «Как хочешь, милая», «Ты поступила абсолютно верно» — вот фразы, которые раньше чаще всего произносил Антонов. Не привязывался он и к детям. Ни Костя, ни Лана никогда не слышали от папы замечаний, невестку Киру и малышку Китти профессор не дергал, к приживалке Гале, подруге Ланы, пригретой из милости, тоже не цеплялся.

Но год тому назад, после истории с висельником, ситуация резко изменилась. Теперь в шикарном особняке шла затяжная война с применением всех дозволенных приличиями, а также и запрещенных правилами хорошего тона приемов. Не успевала Лана сесть к столу, как отец обрушивался на дочь с обвинениями:

— Почему не здороваешься? Какое странное платье! Где взяла? Сколько стоит? Боже, ты меня разоришь! Не хватай сыр без хлеба! Не чавкай! Молчи! Не смей корчить рожи!

Первое время Лана не выдерживала больше двух минут, начинала отбиваться, говорила нечто типа:

— Отстань папа, не твое дело, я уже не маленькая.

И тут наступал следующий акт спектакля. Михаил Петрович хватался за грудь, задушенно хрипел:

— Воды! Сердце! Инфаркт! Врача!

Испуганные члены семьи принимались суетиться, Лана, рыдая, выпрашивала у папы, заболевшего из-за ее, понятное дело, хамства, прощение…

И все начиналось сначала. Проглотив демонстративно валокордин, Михаил Петрович накидывался на Костю или Киру, доставалось и Анне. Да что там взрослые — свою порцию «воспитания» получала и Китти. Живая, веселая девочка часто шумела в коридоре, и стоило ребенку с топотом пронестись мимо кабинета Антонова, как из двери с перекошенным лицом выскакивал профессор и орал:

— Мара! Мне плохо! Сердце! Скорей лекарство! От шума спазм случился!

Короче говоря, от выходок хозяина страдали все: жена, дети, невестка, внучка и прислуга.

Спустя некоторое время домашние поняли: спорить и ругаться бесполезно, подобным образом ничего не добиться, надо перестать реагировать на тычки и пинки. Если попытаться сохранить хоть внешнее спокойствие, сделать вид, что ядовитые стрелы, выпускаемые профессором, не прокалывают броню, то есть шанс избежать большого скандала.

Теперь Кира, Костя и Лана совершенно равнодушно подносили отцу семейства очередную порцию медикаментов, более того, они научились измерять мощь предполагаемой неприятности количеством требуемого валокордина. Если Антонов стонал: «Дайте сорок капель», то и дергаться не стоило, профессор намерен всего лишь слегка позудеть, а вот когда цифра возрастала до шестидесяти, нужно было готовиться к худшему.

— Похоже, ваш хозяин сумасшедший, — вздохнула я.

Мара кивнула.

— И мне так начало казаться. Его следовало лечить, хотя, с другой стороны, от чего? От дурного характера? Ничего откровенно кретинского Михаил Петрович не делал.

— А случаи с нападением и висельником? — удивилась я.

Мара скривилась.

— Ну, про первый никто, кроме меня и Анны Валерьевны, не знал. А о втором… Все подумали, что у Аси от переутомления глюк случился, даже объяснение нашли: если из коридора в кабинет под определенным углом глянуть, то полузакрытая штора на окне может человеком показаться — она подхвачена необычно. А люстра вроде как над ней…

— Слабое объяснение.

— Угу, — кивнула Мара. — Все странно и глупо, а главное, с каждым днем становилось еще хуже. Позавчера Михаил Петрович вдруг объявил, что на следующий день в гости приедет племянница, дочь его давно умершей сестры Лауры…