Фиктивная семья отца

– Прекратите, пожалуйста, – взмаливается Караваев. – Признаться честно, я тоже так глубоко не копал. Но мы вас вызвали не для осуждения наших действий, а для помощи. Мы сами не справляемся, Эдуард Эдуардович. Помогите нам, направьте… Без издевок и насмешек.

Молодец, Егор Львович! Надо было давно поставить на место этого очкастого выскочку. Хоть он и умный, как оказалось…

– Степан, мне нужны сведения от сотового оператора, – смягчившись, произносит Эдуард. – Кто звонил Артеменко в день смерти? И кому звонила его жена в этот день. Записывайте.

– Пишу, ага, – расслабившись, строчит в блокноте Журавко. – Что-то еще?

– У семейства Артеменко взрослый сын. Почему я не вижу в материалах дела протокола о его допросе? – интересуется Эдуард.

– Я получил дело после неудачного расследования. Не могу нести за это ответственность. Там и вскрытия не было, – вытирает лоб бедолага Журавко.

Надо бы нам прерваться… Прошу Вадима Михайловича накрыть на стол и объявляю перерыв. Какое бы не производил впечатление частный детектив, я вижу, что работает он на качество. И мои деньги, перечисленные на счет его агентства, он тратит не на болтовню. И Журавко мне жаль… Он ведь действительно получил бесперспективный висяк.

– Наталья родила сына в семнадцать лет. Сейчас ему двадцать. Журавко, завтра же вызовите его на допрос. Или нет… Как бы не спугнуть парня? Если он причастен к делу или что-то знает о смерти отца, может сбежать. У кого какие мысли? – он обводит взглядом гостиную, задержавшись на Михалыче, застывшим в проеме с подносом в руках.

– Можно вызвать его на завод. Получить компенсацию, например, – произносит Караваев. – И Наталью заодно.

– Кстати, надо бы Полине Атамановой показать фотографию этого парня. Она могла его где-то видеть. На заводе, например…

– А когда вы к ней поедите? – произношу взволнованно.

Тревога просыпается в душе, заставляя сердце болезненно сжаться. Переживаю за нее… И до ужаса скучаю, хоть и не видел всего пару часов.

– Родион, мы собираемся устроить засаду возле ее дома. Надо пустить слух, что преступник что-то забыл в ее доме. Только мы не знаем как… – почесывает затылок Караваев. – Нужно его выманить.

– Черт… Опасность ведь может угрожать Полине. А моему брату говорили о пузырьке и… прочих уликах?

– Конечно, – спохватывается Журавко. – Я провел обыск и в его доме. И даже в комнате Петра Жукова.

– Но пузырек нашли у Полины? Степан, позвоните Кириллу и скажите, что преступник оставил следы на решетке или…

– Вы думаете, к делу причастен ваш брат? – хмурится Эдуард. – Это… вполне рабочая версия. Ему выгодно посадить вашу жену, а вас признать недееспособным. Уж извините…

– Вы правы, не надо сантиментов. Я отгоняю от себя мысли о причастности брата… Неужели, он способен на такое?

– Журавко, мне нужны все сведения о Кирилле Богородицком. Кому звонил, где и с кем живет, куда ездит, где работает? Если его финансовые дела идут плохо, то… Мне жаль, но люди и не такое способны в отчаянном положении.

Полина.

Маринка громко помешивает чай, сосредоточенно разглядывая меня и Фиску. Хотя нет, вру… Скорее, меня. Что она хочет увидеть? Темные от слез круги или припухшие от ночных поцелуев мужа губы?

– Мда… – многозначительно протягивает она, прихлебывая напиток. – Ты выглядишь, как…

– Несчастная женщина, да? – дрожащим шепотом спрашиваю я.

– Зацелованная женщина. Разве у него… Эм… Родион же парализован, насколько я понимаю, так как…

– Там у него все в порядке, не сомневайся, – всхлипываю я. – У него частичный паралич. Он ноги чувствует… Боль, тепло или холод. Врач говорит, скоро все восстановится. Но я… Наверное, я уже не увижу этого. Я устала, Марин. Устала бороться. Мне все они надоели. В печенках сидят. Альбиночка эта… Кирилл, мечтающий только об одном – отжать наследство. Мне кажется, если я не откажусь от всего этого, моя жизнь будет в опасности. Или жизнь Родиона…

– Я думаю, ты преувеличиваешь, Поль, – откусывая печенье, произносит Мариша. – Я бы гнала эту Альбиночку поганой метлой. Запретила переступать порог квартиры Родиона. Что она там забыла? Вот что? Ты законная жена и хозяйка дома.

– А любит он ее… – отвечаю пылко. Прижимаю Фиску к груди, вдыхая нежный запах, целую в щеки, словно эта ласка способна прогнать тоску из моего сердца. – Он не помнит меня, Марин. А ее помнит… Свои чувства к ней. Он ведь ночью ее имя шептал… Целовал меня, делал своей, а после – когда уснул – бормотал протяжно: «Альбина, Альбина…». Я с трудом сдерживала слезы. Уснуть не могла…

– Полька, ты нежная и хрупкая, ранимая душа… Я другая. Я бы скрутила этих мужиков в бараний рог. Женился – так будь любезен жить и воспитывать дочь. А помню, не помню… Люблю и самолет куплю – этого нам не надо! Есть ответственность, вот и все, – словно в подтверждение своих слов, Марина откусывает щедрый ломтик печенья. – А ты добровольно избавила его от ответственности. Пошла на поводу у них. На тебе, Родя, свободу. А тебе, Кирюша – наследство. Держите, мальчики, не уроните! Тебе же Максим Игоревич доверил завод. Тебе, а не им! Как ты им управляешь?