Филантропы в рваных штанах

Филпоту было лет пятьдесят пять. Вместо белой блузы на нем красовался лишь латаный фартук. Старые брюки сплошь заляпаны краской. Они сильно обтрепались внизу, где касались чиненых-перечиненых, со стоптанными каблуками башмаков. Его жилет там, где его не прикрывал фартук, весь был в пятнах засохшей краски. Этот изысканный туалет дополняла цветная рубаха и невероятно грязная манишка. На голове его красовалась старая кепка, пестрая и заскорузлая от краски. Он был чрезвычайно худ и немного сутулился. Хотя ему, как говорилось выше, было всего лишь пятьдесят пять лет, выглядел он значительно старше.

Он наслаждался отдыхом не более пяти минут. Как только Хантер осторожно повернул дверную ручку, Филпот мгновенно вынул трубку изо рта, соскочил со стремянки и открыл дверь. Хантер вошел, Филпот снова ее закрыл и, взобравшись на стремянку, продолжал скрести стену как раз над дверью. Нимрод подозрительно на него посмотрел − его заинтересовало, почему была заперта дверь. Он осмотрел всю комнату, но не нашел ничего предосудительного. Втянул в себя воздух, принюхался, нет ли запаха табачного дыма, и, если бы у него не было насморка, он несомненно ощутил бы этот запах. Хантер ничего не вынюхал, но все-таки был несколько раздосадован, хотя и помнил, что Красс всегда хорошо отзывался о Филпоте.

− Я не люблю, когда рабочие запираются, − сказал он наконец. − Всегда кажется, уж не отлынивают ли они от работы. Ты с таким же успехом можешь работать и при открытых дверях.

Филпот, буркнув, что ему все равно, закрыта дверь или открыта, слез со стремянки и распахнул дверь. Хантер вышел, не сказав больше ни слова, и, крадучись, отправился дальше.

Оуэн работал один в комнате на том же этаже, что и Филпот. Он стоял у окна, обжигая керосиновой горелкой трещины и пузырьки на старой краске.

Он направлял пламя горелки на старую краску, размягчал ее и соскабливал стамеской или скребком. Дверь была открыта, и он распахнул еще и верхнюю оконную раму, чтобы проветрить комнату, в которой стоял тяжелый запах горелой краски и сырости. Потолок был только что промыт водой, а стены − очищены от обоев. Сырые обрывки бумаги Оуэн сгреб в кучу посреди комнаты.

Внезапно он почувствовал, что в комнате кто-то есть, и оглянулся. Дверь была приоткрыта дюймов на шесть, и в щели виднелось длинное бледное лицо с тяжелым подбородком и большим красным носом, отвислыми усами и двумя маленькими, близко посаженными блестящими глазами. Несколько секунд привидение внимательно изучало Оуэна, а затем безмолвно исчезло. Оуэн снова остался один. От неожиданности он чуть не уронил горелку, потом же, когда призрачное видение исчезло, Оуэн почувствовал, как кровь прилила ему к лицу. Он задрожал от бешенства и едва сдерживал желание выскочить на лестницу и запустить горелкой прямо в морду Хантеру.

А тем временем на лестничной площадке Хантер погрузился в размышленья: от кого-то придется избавиться, чтобы навсегда освободить место для того парня, который согласился работать за гроши. Хантер рассчитывал накрыть кого-нибудь на месте преступления, и, придравшись к этому, тут же провинившегося рассчитать. Но теперь эта надежда улетучилась. Как быть? Хорошо избавиться от старика Линдена, он сильно сдал, и проку от него немного. Но поскольку Линден, хоть и с перерывами, работает у Раштона уже много лет, Хантер понимал, что вряд ли удастся выгнать его без серьезной причины. И все-таки старик не стоит тех денег, которые получает. Семь пенсов в час − расценка до нелепости высокая для человека его возраста. Это абсурд. Нет, его надо уволить под каким-нибудь предлогом или без предлога.

Хантер начал, крадучись, спускаться по лестнице.

Джеку Линдену было шестьдесят семь лет, но, как и Филпот, он выглядел старше, так как всю свою жизнь работал много, тяжко, а ел зачастую недосыта и одевался скверно. Жизнь его протекала в цивилизованном обществе, но ему так никогда и не довелось вкусить благ цивилизации. Он, однако, об этом не знал. Он никогда не пользовался никакими привилегиями и не добивался их, считая, что они не для таких, как он. Он называл себя консерватором и был большим патриотом.

Когда началась англо-бурская война, Линден встретил ее криками «ура». Его энтузиазм, однако, несколько поубавился после того, как его младший сын, резервист, ушел на фронт, где заболел лихорадкой и умер. Сын ушел воевать, оставив на попечении родителей жену и двух малышей, четырех и пяти лет. После его смерти вдова не ушла от родителей мужа и осталась со стариками. Молодая женщина иногда подрабатывала шитьем, но, по существу, находилась на иждивении свекра. Несмотря на бедность, тот был рад, что они живут все вместе, так как в последние годы его жена очень ослабела и после перенесенной трагедии ее опасно было оставлять одну.

Линден все еще возился со входной дверью, когда Скряга спустился вниз. Несколько минут он наблюдал за Линденом, не говоря ни слова. Потом он громко спросил: