Филарет Московский

Теперь в «Звездочке» стихи Филарета уже не принадлежали никакому Гёте, но публикация тоже явно была предпринята без ведома и согласия митрополита. И неизвестно, знал ли он о ней вообще. А если знал, то как откликнулся? Скорее всего — никак.

Начинался новый, 1849 год. Филарет опять болел и лишь 30 января мог признаться: «Моя простуда уменьшилась, и я не считаю себя больным». Но в том, что его проповеди возымели сильное действие на новый Израиль, как он нередко именовал народ русский, признаться не мог. Много было верующих, но много и безумствующих. «Меня Господь сподобил принять в своей церкви к Трапезе Господней около ста человек, — писал он в начале Великого поста преподобному Антонию. — Утешен я также был притекавшему к святителю Алексию в навечерие и в день его праздника, и на первой неделе поста на повечерия. Но что слышал о неистовстве зрелищ на сырной неделе, то очень печально. Европа безумствует и страждет; мы видим и не страшимся идти путем безумия, не вразумляясь ни тем, что уже нас постигло, ни тем, что может нам угрожать».

Увеселения не прекращались и во время поста. Филарет обратился к новому генерал-губернатору Москвы с просьбой запретить катания с гор, танцы, музыку и иллюминацию. После отставки Алексея Григорьевича Щербатова с прошлого года генерал-губернатором являлся Арсений Андреевич Закревский, он был на год моложе Филарета, сражался при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Рущуке, прошел всю войну 1812 года, дрался под Лейпцигом, Кульмом, Дрезденом, брал Париж… Но взять московские ледяные горки так и не сумел. Запретил музыку и иллюминацию, а про горки ответил:

— Их и государь в Петербурге во время поста не отменяет.

Впрочем, Арсений Андреевич быстро сделался одним из друзей митрополита, покорно слушался советов своего мудрого сверстника. Он стал наводить строгости, запрещая излишние пышные праздники, проводившиеся по поводу и без повода. Многим это не нравилось, но нельзя было не признать, что в Первопрестольной стало куда больше порядка, нежели ранее, улицы стали чистыми, меньше пьяных дураков шаталось по ним, меньше слышалось разнузданной матерщины. Фанатам земных радостей это казалось верхом деспотизма, светское общество презирало Закревского, присвоив ему прозвище Арсений-паша. Одним из яростных врагов Арсения Андреевича стал известнейший острослов и балагур Александр Сергеевич Меншиков, светлейший князь, генерал-адъютант, адмирал, правнук Александра Даниловича Меншикова. Он-то как раз любил веселиться круглый год без передышки. Однажды, вернувшись из Москвы в Петербург, он встретился с императором. Николай I спросил:

— Ну что Москва? Святая Москва…

— Не только святая, — ответил Меншиков, — но с некоторых пор еще и великомученица. Какой там во всем порядок! Даже все собаки появляются на улицах в намордниках. И только собаку Закревского видел я без намордника.

Пройдет несколько лет, и на этого остряка свалится вся вина за неудачи России в Крымской войне, и уже не он, а ему будут лепить малоприятные прозвища, главным из которых станет «Изменщиков».

Но дождемся Крымской войны, а пока возвратимся в 1849 год.

Накануне Страстной седмицы в Москву прибыл государь император. В Вербное воскресенье 27 марта московский митрополит встречал его торжественной речью в Успенском соборе Кремля:

— Во дни, необильные миром, твой народ в мире, потому что над ним бодрствует твой самодержавный дух.

А ровно через неделю, в день Светлого Христова Воскресения, самодержец вручил пастырю Москвы большую награду — святитель Филарет «за неусыпные попечения о вверенной Епархии, при многолетней опытности и назидательном проповедании слова истины, которые являют просвещенно-ревностного Пастыря стада Христова, и уважая сии отличные достоинства и неутомимо совершаемые в пользу православной Церкви и Отечества подвиги, Всемилостивейше пожалован алмазными знаками ордена Св. Андрея Первозванного».

Алмазные знаки являлись как бы высшей степенью ордена. В Российской империи один и тот же орден получить дважды было нельзя — только несколько его степеней, в строгой последовательности. У ордена Андрея Первозванного степеней не было, кавалер получал его за совокупность деяний на благо России. Первым кавалером этого учрежденного Петром Великим ордена стал создатель русского флота Федор Алексеевич Головин. Вторым после него — гетман Иван Степанович Мазепа, за то, что Украина стала полной союзницей России. Но, нарушив девиз ордена «За веру и верность!», Мазепа стал первым же, кто был с позором лишен высшей государственной награды Российской империи. Сам Петр I являлся лишь шестым по счету ее кавалером, а главный «птенец гнезда Петрова» Александр Данилович Меншиков — седьмым. Всех кавалеров ордена Святого Андрея Первозванного с 1699 по 1917 год было порядка тысячи, и в их числе — митрополит Филарет Московский.