Филарет Московский

— Ублажаю с пророком тех, которые благоволят о камении Сиона, которые предпринимают дальний путь, чтобы благоговейно узреть и облобызать камень, на котором, близ которого, под сенью которого (ибо это все один камень) лежало погребенное тело Христово, который был озарен и проникнут светом воскресшего тела Христова. Но что, если скажу, что мы можем благоговейно узреть и облобызать сей камень, и не предприемля путешествия в Иерусалим? — Это кажется мечтою; но, по устроению Божию, это есть истина. В лето Господне 1808, по неисповедимым судьбам Божиим, храм Гроба и Воскресения Христова в Иерусалиме посещен был пожаром. Все, что к первобытному, не рукозданному, но естественному каменному гробу Господню присоединено было искусством для украшения, более или менее от огня пострадало, и требовалось возобновление. По сему случаю, зодчий, имевший полномочие в сем возобновлении, из уважения к благоговейному иерею храма, Фаддею, который еще живет в сане архиепископа Севастийскаго, дерзнул над самым ложем Господним отделить от стены часть священного камня и вручить иерею. Богу было угодно расположить сердце архиепископа Фаддея к тому, чтобы сия священная достопамятность, с его письменным о ней свидетельством, перешла в Россию и соделалась здешним церковным достоянием, в благословение и утешение сынам веры, которые хотя и знают, что блажени не видевшии, и веровавше (Иоан. XX. 29), однако по любви вожделевают хотя следы Господа, в Котораго веруют, осязать и облобызать. Таким образом имею возможность пригласить вас, без путешествия в Иерусалим, ныне здесь приблизиться к части Иерусалимскаго живоприемнаго Гроба Господня и почтить оную благоговейным лобзанием… К предостережению себя вспомним, что приближались к Гробу Христову и воины стражи; но поелику в сердцах их было неверие и корысть, а не любовь к истине и не желание спасения, то и от явившегося им света Воскресения они отражены были в смерть. К предостережению себя вспомним, что прикасались Гробу Господню и иудейские старейшины и фарисеи; но поелику их привели к нему не истина, а лицемерие, не вера, а неверие, не любовь, а вражда, то они не проникли до внутреннего света Гроба Господня, а только снаружи положили на нем печать, и ни для кого более, как только для себя; неверием и враждою они сами себе заградили вход в тайну Христову, которой не могли скрыть от мира. Христе Господи, Иже во гробе плотски, во аде же с душою, яко Бог, в рай же с разбойником, и на престоле был еси со Отцем и Духом, вся исполняяй неописанный, и с нами до скончания века пребыти обещал еси! Даруй нам из созерцания Твоего живоносного гроба выну почерпать внутренний свет, и радость, и благодать, и надежду нашего воскресения, не в суд, но в жизнь вечную. Аминь.

Во всей этой речи — искреннее ликование перед святыней и радость от того, что он может предоставить возлюбленным своим чадам возможность прикоснуться ко Гробу Христову здесь, в глубине России, а не в Иерусалиме, в коем ему и самому ни разу не доведется побывать. А Муравьев, поди ж ты, хотел себе оставить!..

Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский, а им с 1848 года являлся Никанор (Клементьевский), получив список речи Филарета в день отдания Пасхи, одобрил к печати, но все, что касалось камня, вычеркнул, показав тем самым, что не очень-то доверяет достоверности святыни: точно ли, что это камень от самого Гроба Господня, а может, подделка, обман? Такое недоверие оскорбило Филарета. Получалось, в Петербурге не верили не только Муравьеву, но и ему, который так искренне восчувствовал святыню. Никанор вскоре спохватился и разрешил напечатать текст полностью в «Творениях святых отец» за 1850 год.

Осенью дом Романовых отмечал двадцатипятилетие восшествия на престол государя Николая Павловича. Подумать только! — вот уже и четверть века миновало с той тревожной поры, когда отошел его брат Александр и прокатилась декабрьская смута. Очерчивая эту целую эпоху, Филарет говорил о том, что и двадцатипятилетие «пребывания, деятельности, подвигов в известном состоянии жизни представляет такое поприще, которое пройти значит одержать не малую победу над всеизменяющею силою времени», хвалил государя за прекращение смуты и победы в войнах, отметил подавление недавних мятежей и уже отдаленных во времени польских восстаний, «когда народ, не совсем иноплеменный, утраченное им достоинство царства получивший только по милости русского царя и доведенный до беспримерного в прежней истории его благоустройства и благосостояния, воздал за благодеяния неблагодарностью, и за благоуправление — мятежом. Грозен и неотвратим был громовый удар Царской правды, поразивший крамолу и своеволие…». Святитель отметил успехи в законодательстве. Упомянул о возвращении двух миллионов униатов в лоно православной церкви. И пожелал народу чтить своего царя.

То есть вновь выступил как ярый реакционер. Знал, какую ненависть вызывает в стане поборников демократии и свободы.