Филарет Московский

Разумеется, Церковь должна была первой дать отпор ереси. В Библии сказано: «Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего; будь непорочен пред Господом Богом твоим» (Второзак. XVIII, 9—13). И, опираясь на эти слова, православные проповедники обличали ересь спиритизма, как внушенную людям злыми духами, предрекали, что занятия спиритизмом могут приводить к одержимости бесами, что и на самом деле нередко случалось. Полагая, что он общается с душами умерших, участник спиритического сеанса входит в сношение с бесами, являющимися в человеческом облике.

В своей обличительной статье митрополит Филарет писал: «О стологадании печально слышать, что многие, как дети на новую игрушку, бросались на оное, не подумав, что это за игрушка и чем кончиться может игра». Он призывал поддавшихся новому соблазну одуматься и осознать, «с кем имеют дело и от кого хотят узнать сокровенное». Он задавал вопрос: «Действительно ли стологадателям отвечают духи умерших, которых имена им объявляются, или имена сии употребляются ложно, и под ними скрываются некие неизвестные?» И сам же отвечал на него: «В сем последнем случае, сии неизвестные суть лжецы, приписывающие себе чужие имена: но ложь не принадлежит чистым существам; отец лжи есть диавол». Ниспровергатель новой ереси, пользуясь своею глубокой образованностью, ниспровергал и саму новизну ее: «Для тех, которые смотрят на стологадание как на новое открытие неизвестной доныне силы в природе и на сем, может быть, думают основать для себя законное право продолжить над нею исследования, небесполезно заметить, что их делу не принадлежит честь не только разумного, но и случайного открытия в природе: они только каким-то образом пробрались в область старого языческого суеверия. Тертуллиан в 23-й главе своей апологии христианства, обличая мечты языческой магии (magiae phantasmata) и приписывая их действию демонов, говорит: per quos et caprae et mensae divinare consueverunt: чрез них и козлы и столы обыкновенно производят гадания».

Прежде чем выпустить статью о стологадании отдельной брошюрой, Филарет отправил ее своему личному цензору — наместнику Антонию, с припиской: «Слышите, думаю, о ворожбе столами. В Петербурге, в Париже и в Москве столы говорят, что чрез них говорят умершие. Посылаю Вам выписку из письма, которое мне случилось писать о том в Петербург. Скажите мне, как это Вам покажется и не годится ли, чтобы сделать сие известным для остережения могущих принять остережение. На сих днях мне попалась французская книга, в которой пишется, что в Америке стологадатели считаются многими тысячами и соединены в общества и что столы проповедуют преобразование христианства и государств так, как мудрецы 1848 года».

В ноябре записка о столоверчении попала в Петербург и была не только прочитана при дворе, но и вызвала большую поддержку. Слава богу, государь и государыня, а также и всё их семейство не впали в модную ересь, оставаясь верными христианами. А статья Филарета вскоре вышла отдельной брошюрой или, как он сам выражался, «печатной тетрадкой». И вот уже приходили письма о том, что многие, прочитав наставление Филарета, вразумились и отреклись от ереси. Но и после этого святитель старался узнавать все, что было о спиритизме, боролся с ним. Он выявил происхождение стологадания от американской секты мормонов.

Франкфуртский раввин Левисон, перебравшись в Петербург, принял православие под именем Василий Андреевич, крестным отцом у него был Андрей Николаевич Муравьев, но с появлением спиритизма сей Василий Андреевич пламенно проникся ересью и, как с возмущением выразился Филарет, «написал статью о столах, в которой говорит о путешествии душ из тела с звезды на звезду на магнитной нити нервного духа». «Дух прелести дышит сильно!»

К появлению фотографии Филарет поначалу отнесся как к чему-то, что сродни спиритизму, и решительно отказывался фотографироваться. Андрей Николаевич Муравьев уговаривал его согласиться, чтобы был сделан дагеротипный портрет, но святитель назвал такой портрет адским. О фотографировании отозвался следующим образом: «В какое-то необычайное раздражение приводят материю, чтобы она от падения обыкновенных лучей света от предмета страдала и принимала напечатление».