Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ)

Рана на животе у Ивана Васильевича ещё не зажила до конца, кровоточила из-под раскисшего «рыбьего» пластыря, и парились они недолго.

— Нормальные девки, — сказал царь, когда девок выгнали, и вставил новое для него слово. — «Темпераментные».

Они с Фёдором лежали на креслах-трансформерах, сродни тому, что стояло в царских палатах, ели изюм и курагу, запивая квасом и обсуждали письма Исмаилу и его мирзам.

— Я бы всё-таки побольше жути на них нагнал, — сказал государь.

— К чему слова? Укрепи Астрахань, нагони войск и выгони тумаков с Бузана. Это самый судоходный рукав устья Волги, а его контролируют какие-то ногайские тумаки. Так они в Москву припрутся и поставят свои юрты.

— Да, прав ты, Федюня. Всё правильно написал. Я бы, наверное, не решился1 их погнать с Бузана, хоть Астраханский наместник и просит. Только какими войсками их выгнать с притока?

— Черкесами, — сказал Фёдор. — Нечего черкесов гнать за пять тысяч вёрст в Ливонию. Там мы и сами справимся.

— Так они ж всё равно приедут с женой моей новой.

— А! — Фёдор махнул рукой и пренебрежительно скривился. — Сколько их там будет? Сто? Триста? Только смуту внесут. Станут лезть вперёд всех, выпячивать свою удаль и показывать свою «горячую кровь». Можн лучше оставить их в Москве. Пусть охраняют сестру. Всё равно твой переезд в Александровскую Слободу переносится, как я понимаю, на «после взятия Полоцка».

— Не хочу я её в Слободу везти, — печально сказал царь.

— А зачем ты вообще на ней женишься? Думаешь черкесы за тебя станут лучше биться? Хочешь от неё наследника с претензией на земли Кавказа? А Дмитрия куда? Ведь распря будет. Раскол. Хочешь песенку спою? Про султана и его жён?

— Песенку? Это то, что скоморохи на масленицу орут? Частушки?

— Ну, — хмыкнул Фёдор, — что-то типа того.

— Ты ещё и петь умеешь? Хотя… Сын что-то о том говорил. Пой. А гусли или балалайка где?

— Так запретили твои церковники музыку, царь-государь. Где же теперь балалайку сыскать?

Царь нахмурился.

— Не знаю, что с этими…

Он сокрушённо махнул рукой.

— Я тебе один умный вещ скажу, государь…

Фёдор прервался, увидев недовольную гримасу царя.

— Можно?

— Говори, уж, свою «умную вещь».

— Отрицание всего, что радует слух, глаз и душу — это и есть «ересь жидовствующих». Христос звал радоваться жизни, а значит — познавать творение отца его. Бог создал этот мир для человецех, а как пользоваться его благами, не изучая всё, что нас окружает? Как пользоваться рудами? Как пользоваться травами и деревьями, не зная, как они растут и плодоносят? Вон, мой улей… За лето принёс мёда больше других и выкачивать мёд из рамок центрифугой удобнее. Выкачал и поставил рамку снова в домик. Вот посмотришь, сколько твоя новая казённая пасека этим летом мёда принесёт! А всё почему? Смотрели люди за пчёлами и изучали их повадки, вот к такой конструкции и пришли. Ведь это не я выдумал, а люди за пол тысячелетия. Так и с музыкой, с живописью, науками. Ведь нет ничего этого на Руси! Не учат подрастающие поколения. И думается мне, государь, что сие есть происки врагов наших, иезуитов, насильно оставляющие люд твой в темноте незнания.

Царь, пока говорил «советник», задумчиво смотрел на него, не проявляя эмоций, но курагу жевать перестал. Фёдор, не получив отклик, продолжил.

— Дурят они тебя, государь. Я имею ввиду церковников. Религия — опиум для народа. Знаешь, что такое опиум?

— Знаю. Дым дурманящий и снадобье, что боль убирает. Есть у меня. Лекарь английский давал. Да голова от него дуреет.

— Вот и религия — это опиум. Не вера, заметь, а религия, обряды, что церковники навязывают.

— Макарий лампы делать сам хочет. Просит разрешить сию справу монастырским мастерским беспошлинно.

— Не разрешай, государь, прошу тебя. Знай, что уже сейчас в монастырях крестьян почти столько же сколько немонастырских. А будет ещё больше. Они насильно приписывают к монастырям земли и люд. А кто тебе хлеб растить станет? Ведь тягло на тех крестьян, что в монастырях, не ложится, а ложится на остальных. А тягловых каждый год становится всё меньше. Непомерная ноша для них тягло твоё. Побегут они скоро! Ох и побегут!

— Что предлагаешь? — насупился Иван Васильевич.

— Послушай песенку, — улыбнулся Фёдор.

— Давай, — вздохнул государь.

Фёдор поднялся с кресла. Он был обёрнут в льняную простыню тонкой выделки. Из другой простыни Фёдор ловко скрутил что-то похожее на тюрбан. Представ перед царём в таком виде, он, сначала захлопал в ладоши, подбирая ритм, потом стал слегка пританцовывать, потом запел про султана и его трёх жён:

— Если б я был султан и имел трёх жён, то тройной красотой был бы окружён, но, с другой стороны, при таких делах столько бед и забот, ах спаси Аллах! Неплохо очень иметь три жены…

И так далее. На втором куплете царь стал прихлопывать ладонью по подлокотнику, а на третьем стал тихонько подпевать припев: «Неплохо очень иметь три жены, гораздо лучше с другой стороны».

Когда Фёдор закончил песню кавказским «зажигательным танцем», царь уже хлопал и подпевал вслед за ним: тан-тадидада-тан-тадидада-тан-тадидада-да, тан-тадидада-тан-тадидада-тан-тадидада-да.