Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ)

— Ну, сейчас-то носят тебе отчёт о финансовых результатах? — спросил «советник».

— А кому носить-то? Мишку Головина ты в узилище заточил, а ни Курцев, ни Сукин в той цифири мало, что понимают. Может вернёшь Михайлу Петровича?

— Может его лучше в Слободу забрать? За одного битого двух не битых дают. А он зело битый. Покаялся. Против тебя злого не помышлял, казну не грабил, а то, что с англичанами торговлю вёл, да морочил им головы, так тоне особый грех. Казне от того только польза была. Да и помог он нам с англичанами.

— Возьму, конечно. Давай, отпускай. Пусть учит моих казначеев бухгалтерии.

— Ты про Адашева упомянул… Где он сейчас?

Царь посмурнел.

— Сгинул Алексей Фёдорович в прикавказье. Сверзился в пропасть. Вместе с конём.

— Да ты что?! — удивился Фёдор. — Сам?

Царь хмыкнул.

— Конь выстрела пищали испугался, скакнул и в пропасть.

Тут пришёл черёд хмыкнуть Фёдору.

— Кто и зачем стрелял даже не спрашиваю. Тело хоть достали?

— Зело глубокое ущелье, — улыбаясь ответил царь. — Не мог я стерпеть хулу его. Лаяли они меня с Сильвестром обидно. Пойми меня Федюня. Не смог простить. Грешен и о том молюсь еженощно.

— За что хоть лаяли? — спросил спокойно «без сердца» Попаданец.

— Так, за символ веры и лаяли. Да за то, что я пытался запретить разрешительные и поминальные грамоты.

— А-а-а, — понятливо закивал головой «советник». — Русские индульгенции. Папская ересь. Вот оно жидовство в полной красе, а они ересью жидовствующих древнее арийское учение, прославленное ещё Сергием Радонежским, зовут. Всё смешалось в головах у ваших церковников, и огнепоклонство, и жидовская кабала. Прямо беда какая-то.

— Вот и я говорю, — тяжело вздохнул царь.

— И не погонишь ведь поганой метлой сих церковников. У них и армия своя «нехилая»: стрельцы, пушки. На Полоцк позовёшь полки Митрополичьи?

— Думаешь, надо?

— Думаю, надо, государь. Пусть выводят рати свои «конно, сбруйно и оружно», зелье, пули и стрелы тратят, провиант, раз в казну ни копья не дают.

— Так не пойдём, же дале никуда.

— Пусть на Западной Двине крепостицы ставят. Да, кстати, я тут вспомнил. Когда-то давно я прочитал про то, как русские обороняли от поляков город Вильно. Было это… Э-э-э… Вернее, будет это буквально через сто лет. Воеводой в том осадном сидении, что длилось без малого полтора года, будет некто Мышецкий Даниил Ефимович.

— Вильно?! — удивился и обрадовался царь. — Значит мы Вильно возьмём?

— Ну, сейчас вряд ли. Может и возьмёшь, но в той истории, что знаю я, много полков положишь, но ни Вильно, ни Витебск взят так и не будут. После тебя цари возьмут. Через сто лет от сих пор. Тогда Польша сильно ослабнет в войнах. Так вот. Этот Мышецкий…

— Знаю я таких князей сызмальства, — снова перебил Иван Васильевич. — Их было четверо братьев — знатные воеводы — и у них в Новгородском уезде около пятидесяти деревень. Сейчас их двое осталось. Данила Иванович в Твери вторым воеводой, а Семён в Новгороде третьим воеводой. Но сыны у Данилы подросли. Да и племянники у него Борисовичи, все как один — вои достойные. А что с ними не так?

— С ними, государь, всё так. Очень достойное семейство, эти Мышецкие. Вот на кого я бы опёрся. За царя и государство судя по Даниилу Ефимовичу сражались яро и, главное, неподкупно. Сколько раз за полтора года осады его пытались подкупить и соблазняли различными благами. Аж сам король польский приехал к стенам крепости и сулил богатства и почести, но не сдал Мышецкий Вильно. Предали его. Оставшиеся в живых соратники — восемьдесят из пятисот человек — скрутили Мышецкого, когда он готовил замок к самоподрыву, и открыли ворота. Польский король приказал отрубить князю голову, но сперва его пытали, заставляя отречься от русского царя.

— А кто тогда царь был? — спросил Иван Васильевич.

— Так, это… Алексей Михайлович Романов.

— Из твоих, что ли? — нахмурился царь.

— Внук, — потупил глаза Фёдор и снова вернулся к Мышецким. — А другой его потомок — уже ближе к нашему времени — не захотел присягать на верность шведскому королю, бросил земли под Новгородом и переместился в другую свою вотчину — Пудоссскую гору Обонежской пятины.

— Достойные князья, — покивал головой царь.

— По-моему тоже. Привлёк бы ты их к себе, государь.

— Новгородцы они, Федюня, а те в большинстве своём поражены жидовской ересью. Уверен ты в них?

— Уверен, государь. Ариане они, это — да, но ведь вера сия отцов и дедов наших. Сергий Радонежский так веровал и учил тому. А ведь он святой-преподобный. Его называли ангелом-хранителем России. Во всех веках славится имя его.

— Нравится мне в его обители останавливаться, — задумчиво пробормотал Иван Васильевич.

— Вот какой веры держаться надо, — очень уверенно произнёс Фёдор.

Царь посмотрел на «советника».

— Но ведь ты говорил, что опасаешься изменения будущего. И греческие патриархи не поддержат. До сих пор пеняют мне за арианство. Не видать России патриаршества. И не стать новым Иерусалимом.