Филе пятнистого оленя

Аккуратно вернув книжку в первоначальное положение, я подтянула юбку повыше, чтобы поудобнее сесть. Я была в коротком бордовом платье из тонкой шерсти, под которым были только чулки и пояс. Туфли я не снимала — всегда ненавидела снимать туфли, приходя в гости, и оценила, когда он сказал, чтобы я проходила в обуви, ничего страшного. И поскольку я осталась в туфлях, я была особенно довольна своим видом, и любовалась высунувшейся черной резинкой на матово-белой коже, и машинально поглаживала свою ногу. Я думала, что мне интересно, как пройдет сегодняшний вечер и заполнит ли он временную пустоту и скуку в душе. Мне вдруг как-то особенно остро захотелось, чтобы это случилось — не банальный секс, бесспорно, мне интересный, хотя и не приносящий оргазмов, но что-то иное.

Он вошел и застыл на пороге, глядя на эту самую кружевную резинку. А потом быстро отвел взгляд, как бы извиняясь за собственные глаза, которые на миг вышли из-под контроля хозяина, и спросил:

— Выпьешь что-нибудь? У меня есть виски, есть шампанское, коньяк…

Я вдруг смутилась и сделала то, чего не делала прежде, — натянула юбку на колени. Я вовсе не собиралась его соблазнять, даже наоборот, мне хотелось, чтобы все шло так, как пойдет, без моего вмешательства, чтобы он сам делал какие-то шаги, а я буду всего лишь идти за ним. И вот тут я сама этим привычным, но, казалось, неуместным сейчас жестом задавала ему правила игры.

— Шампанское, если можно.

Я вдруг подумала, что это глупо. Я сделала две грубых ошибки за сегодняшний вечер: с этой резинкой и с напитком, само название которого стало каким-то банальным, пошлым даже. Шампанское пили все. И я всегда пила шампанское, встречаясь с мужчинами, потому что они, эти мужчины, всегда предлагали выпить именно шампанского, они не в силах были придумать ничего нового, а может, по глупой традиции оно считалось прямо-таки каким-то напитком греха. Я быстро от него пьянела и становилась особенно легкомысленной и порочной. Но ведь сегодня я хотела быть другой…

Какое мутное гнетущее небо. Оно давит сверху, как дурной сон в душной комнате. Опять начался и теперь монотонно стучит по крыше дождь.

Он тогда тоже стучал, но мне стук этот казался не монотонным, а успокоительным, убаюкивающим, ласковым.

…Я опять осталась в комнате одна, он включил магнитофон, стоящий где-то высоко на полках и не замеченный мной, и пошел на кухню. Я сидела, слушала этот стук, пробивающийся сквозь тихое звучание саксофона, и думала о каких-то глупостях, не ожидая ничего. Я думала: кто стирает ему постельное белье? Или он отдает его в прачечную? И почему оно сегодня такое идеальное — значит ли это, что он готовился к чему-то, или он всегда такой чистоплотный? Он вообще-то очень аккуратно одет. Черная водолазка, черные вельветовые брюки, кожаные тапки…

Дверь открылась, и кожаные тапки вошли в комнату.

— Надеюсь, я не заставил себя долго ждать? Если заставил, прошу прощения. Как музыка?

— Мне очень нравится, спасибо. Как красиво вы все сделали!

На черном подносе в небольшой коробке лежали шоколадные конфеты, стояла бутылка шампанского и длинный бокал, и крошечная рюмочка с чем-то желтым, я решила, что это коньяк. И в узкой вазе моя роза, заботливо поставленная в воду.

— Давай за знакомство, Аня.

Он приподнял рюмку, и я на секунду увидела его глаз, плавающий в маслянистой жидкости, большой, как у циклопа.

— Вкусное шампанское. Я подумала, что это праздничный напиток, потому и выбрала его.

Я смотрела на него пристально, чуть прищурившись, и не знала, правильной ли была моя псевдоискренность. Я имею в виду, что обычно не принято показывать свои чувства и эмоции, и будь то радость, симпатия, влюбленность, их скрывают — как это ни глупо. А я делала наоборот — не чувствуя ничего, кроме привычной тихой пустоты и слабого ожидания, говорила открыто, что для меня сегодняшний вечер — это праздник.

— Ты не ответила — как тебе музыка?

Он опустил глаза, и я решила, что опять смутила его. Наверное, это было естественно: он познакомился с другой девушкой — неброской и печальной, познакомился в тот момент, когда она была жертвой, и спас ее. Но теперь напротив него на стуле сидела наглая и самоуверенная девица, опытно играющая привычную, видимо, роль, не жертва вовсе, скорее даже охотник. Но, кажется, я придавала всему этому слишком большое значение.

— Чудесно. Саксофон мне нравится. Вы интересуетесь такой музыкой?

Он сказал, что интересуется, по-моему, обрадовался, называл какие-то имена, музыкальные стили, начал искать другие кассеты, желая продемонстрировать разные шедевры, и я поняла, что попала в точку. Он был в своем мире, где все было знакомым, ему было там приятно и тепло, и он привел туда девушку, которая ему нравилась и которой нравилась эта музыка. И даже немного огорчился, когда я, прервав непрекращающийся поток цитат и фамилий, спросила, уходя из этого джазово-саксофонного мира, потому что мне было там скучно:

— Чем вы занимаетесь?

— Переводами. А ты?

Я улыбнулась.

— Я думала, что вы догадались по тому, что в прошлый раз я была с портфелем и в школьной форме.