Филфак

– Ну просто, – немного успокоившись, пытается объяснить Аня. – Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?

– Думаешь, если я деревенский…

– Нет! – Девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. – Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию да твоё пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб да на чай хватило бы. А ты – шампиньоны, оливки…

– Может, ты и права. – Резко отступаю и несусь вперёд. Осознание собственной никчёмности больно ударяет по самолюбию.

 Остаток пути мы проходим молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и, волнуясь, кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнее. Правда, у дверей общежития она всё же решается заговорить.

– Вот здесь ты и живёшь.

 Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у самого входа.

– Комната 234. Это на втором этаже. – Взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой нет ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовёт за собой.

 С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?

– Илья, смелее! – подбадривает Румянцева и наконец выводит меня к свету. – Мария Ивановна, добрый день!

 Что за идиотская привычка у Ани всем улыбаться?! Ладно бы Шестакову и порядком уставшей кондукторше, но этой престарелой грымзе с перекошенным лицом и взглядом Цербера зачем?

– Румянцева, опять ты? – скрипит вахтёрша из своей застеклённой клетки, вытягивая любопытный нос к небольшому окошку. – Паспорт или студенческий давай. И в журнал себя вписывай.

– Так я же уже…

– Правила, Румянцева, для всех едины, – безапелляционно цедит старушка, вынуждая Аню озадачиться поиском документов. Не знаю, что девчонка носит в своём рюкзаке, но уже в который раз отыскать нужную вещь ей удаётся с трудом.

– Вот! – Спустя минуты три Аня радостно сдаёт в плен студенческий билет и привязанной к столешнице авторучкой ставит закорючку в раскрытом журнале, а потом спешит ухватить меня за руку, чтобы поскорее окунуть в общажные будни.

– Стоять! – верещит вахтёрша, вскочив со стула, и подозрительно осматривает меня с ног до головы своими рыбьими глазками. – А ты кто такой?

– Первый парень на деревне. —Меня коробит от этой морщинистой генеральши в юбке, а ещё больше – от перспективы задержаться здесь надолго. – Неужто не признали, Марья Ивановна?

– Да я… да ты… – пыхтит, как паровоз, вахтёрша, отчего выглядит ещё более нелепо.

– Мария Ивановна, это Соколов. Тот самый, – спешит сгладить углы Аня, усердно дёргая меня за рукав. – Илья, ну ты чего?

– Тот самый – не тот самый! – скалится грымза в отместку. – Мне всё равно! Или пусть пропуск показывает, или идёт на все четыре стороны отсюда!

 Сгораю от желания развернуться и последовать дельному совету: это всё не моё, не для меня! Господи, как же хочется уже всё вспомнить, чтобы перестать офигевать от каждого шороха!

– Это, конечно, не моё дело! – Румянцева чешет по лестнице, продолжая отчитывать меня, как безмозглого первоклашку, на весь пролёт. – Но нужно быть полнейшим идиотом, чтобы, живя в общаге, приобрести в лице коменданта главного врага. Ну почему ты ей сразу не показал этот дурацкий пропуск? Зря я, что ли, бегала по всему универу, чтобы вовремя успеть восстановить тебе все документы.

– А тебе не тошно пресмыкаться перед такими, как эта Мария Ивановна? – усмехаюсь в ответ, лениво разглядывая странные надписи на стенах и идиотские рисунки мужских гениталий. Тоже мне, будущие педагоги! – Вместо коллекционирования студенческих лучше бы жильцов запрягла стены вымыть.

– Нам сюда, – отчаянно вздыхает Аня и сворачивает к длинному коридору, чем-то напоминающему больничный: такие же наполовину выкрашенные тёмно-зелёной краской стены, множество похожих дверей и бьющие в нос запахи. Вот только если в отделении пахло хлоркой и стерильностью, то здесь воняет старыми залежалыми вещами и прокисшим супом, дешёвым средством от тараканов и неустроенностью. Невольно прикрываю нос тыльной стороной ладони, с ужасом понимая, что так в скором времени будет вонять и от меня.

– Здесь кухня, – щебечет Румянцева, не обращая внимания на въедливые ароматы. – Там душевая, а за ней прачечная.

– Можно сдать вещи на стирку?

– Скорее постирать самому, – ухмыляется девчонка. – Готовить, кстати, тоже придётся самому. Умеешь?

– Разумеется, – вру, придав голосу излишней самоуверенности, и сожалею, что не остался в больнице.

– А вот и твоя комната. – Пуговица тормозит возле неприметной двери с номером 234, не решаясь зайти.

– Чувствуешь? – Веду носом, улавливая в воздухе съестной аромат, на сей раз не кислый, не мерзкий, а вполне себе аппетитный.

– Время обеда, – разводит руками Аня. – У тебя в холодильнике есть яйца и пельмени. На сегодня хватит, а завтра сходим в магазин. – Согласен?

– Согласен!