Филфак

— Теперь голым по деревне бежать мне! — под гулкое мычание Бурёнки хохочет Илюха. Впрочем, ему не впервой щеголять в костюме Адама на людях, правда?

Глава 11. Это она!

Фил.

Холодно. До зубного скрежета. До посиневших на ногах пальцах. Смех - это хорошо, но когда на смену ему приходит безжалостный осенний ветер, становится невыносимо тоскливо.

Смотрю, как Пуговица гонит корову вдоль берега, поторапливая ту веткой осины, и ощущаю себя дураком. Да что там? Абсолютным идиотом! Это же надо было перепутать здоровенного быка с дойной Зорькой. Мало того что напугал Румянцеву, так ещё и сам теперь остался без обуви и одежды, а завтра слягу с бронхитом или того хуже воспалением лёгких.

«Тореадор — неудачник повержен коровой!» — чем не заголовок для сельских ведомостей?

— Иди! Иди! — смело командует Анька, поглаживая корову за ухом. А я, дурень, отбивался кедами… Даже слегка завидую животному: немного нежности и мне не помешали бы сейчас, чтобы согреться.

Очередной порыв ветра царапает кожу. Мокрая ткань неприятно прилипает к продрогшему телу, а с волос ледяными ручьями стекает речная вода. Благо, уже минут через пять к берегу шаткой походкой спускается щупленький мужичонка в половину меня ростом. По всей видимости, пастух. Лохматый, давно небритый, в прохудившейся куртке и чёрных резиновых сапогах. Он с благодарностью кивает Ане и, отпустив в адрес рогатой пропажи порцию ядрёных ругательств, с недоверием косится в мою сторону. Сдержанно улыбаюсь, в душе проклиная мужичка, что не удосужился явиться немногим раньше. И пока Пуговица передаёт мычащее чудо в законные руки, эмоционально повествуя о приключениях парнокопытного, пытаюсь как следует отжать куртку. Правда, толку от моих манипуляций почти что нет.

— Это дядя Ваня, — наговорившись вдоволь с местным забулдыгой, Аня с улыбкой подбегает ко мне. – А это его Ромашка. Ну, точнее, не его, а с местной фермы. И как у тебя ума хватило принять корову за быка?

Пуговица беспечно хохочет, но заслышав стук моих зубов, моментально меняется в лице.

— Соколов, ты упрямый как осёл! — вспыхивает праведным гневом и в очередной раз порывается стянуть с себя толстовку. Вот же егоза! То тигрицей рычала, не желая раздеваться, а теперь не могу её усмирить?

— Возьми мою кофту! — командует Аня, красуясь передо мной в клубничного цвета топе, который чудом удалось не замочить.

— Согреешься! — хлопает глазами, а у самой кожа на руках мгновенно покрывается мурашками. К вечеру бабье лето, видимо, позабыло о своём существовании, безропотно уступив место осени.

— Н-не н-надо! — неразборчиво бормочу и сую толстовку обратно Пуговице. Не хватало ещё нам обоим завтра свалиться с температурой.

— Илюш, так не пойдёт! – возмущённо взмахивает руками Аня. — Дядя Ваня сказал, что ближайший автобус в город только утром. Понимаешь?

— Хреново! — горько усмехаюсь. Перспектива умереть от холода, так и не вспомнив самого себя, серпом проходится по сердцу.

— А ещё дядя Ваня…

— Хватит, — бурчу под нос и, обогнув Пуговицу, направляюсь в сторону от посёлка. Внутри пустота и холодящее душу отчаяние, а Анькины «Дядя Ваня», «Дядя Ваня» только добавляют раздрая в мысли.

— Да стой ты, Соколов! — хватает меня за плечо девчонка и вздрагивает, ощутив под пальцами моё насквозь продрогшее тело. — Дядя Ваня разрешил переночевать у него. Пойдём, Илюш! Тебе надо согреться!

Не выпуская моей руки, Аня настырно тянет меня за собой, а я настолько замёрз, что даже не думаю сопротивляться.

Этот самый дядя Ваня неровно ковыляет впереди. Послушная Ромашка, не сбавляя скорости, бредёт рядом и лишний раз даже не мычит. Анька тоже идёт молча, изредка поглядывая на меня из-под своей густой чёлки.

— Тебе не кажется странным, что мужик этот запросто согласился незнакомцев приютить? — как бы сильно не были отморожены мои мозги, некоторые извилины всё ещё продолжают соображать.

— Это же деревня, — пожимает плечами Аня. — Тебе ли не знать, что люди здесь проще и душевнее.

— Серьёзно? А городские, значит, испорченные и чёрствые?

— Не все, — спешит с ответом девушка. — Но многих устроенная жизнь меняет не в лучшую сторону. Особенно когда достаток сыплется на голову просто так, незаслуженно.

— Такое бывает? — рассуждения Румянцевой помогают отвлечься от холода.

— Ну да, — тянет девчонка. – Мажоры там всякие, например. Сами из себя ничего не представляют, а живут так, словно все вокруг им обязаны. Терпеть таких не могу!

Понимаю, что ни разу не мажор, и слова Румянцевой должны находить в моём нищем сердце отклик, только его нет. Напротив, внутри поднимается волна негодования. Отчего-то хочется заступиться за этих самых мажоров, доказать, что и их жизнь далеко не сахар, да и не все из них зазнавшиеся и жестокие. Но вместо этого бросаю немного грубо:

— И это говорит мне девушка Царёва?

Пуговица на миг замирает, словно ей есть что возразить, но она не уверена, что готова делиться этим со мной. И всё же отвечает: