Филфак

Дабы совсем не изойти на сироп, мужичок обречённо вздыхает, прямо так, рукой, достаёт из мутного рассола Нюре огурец покрупнее и, небрежно махнув на нас рукой, отправляется топить печь. Тем более, за окном давно стемнело, а со всех щелей старой избы безжалостно сквозит осенней хандрой.

Но сколько ни пытается мужичок отвлечься на мирские заботы, нежелание делиться «горькой» с незнакомой заблудшей душей всё чаще даёт о себе знать косыми взглядами, да ходящими ходуном желваками на небритом лице.

— Ну что ты, красавица, на неё смотришь? — недовольно бурчит он, подкидывая в огонь поленца. Его бы воля, стакан был бы уже пуст.

Дяде Ване невдомёк, что Румянцева просто ждёт, когда я разденусь. А я, в свою очередь, не спешу снимать с себя чужие вещи. Одно дело устроить стриптиз для Ани, другое — оголяться под дотошным взглядом мужика.

— Я вот думаю: а не погорячилась ли я со стаканом? — поджав губки, девчонка бегает глазками от меня к суповой тарелке с закуской и обратно, и явно о чём-то размышляет.

Правда, вздохнуть с облегчением дядя Ваня не успевает. Коснувшаяся его пересохших губ нечаянная радость мгновенно отправляется в утиль, стоит Пуговице закончить свою мысль:

— Маловата посудина! — решительно заявляет Анька и, вручив мне в руки солёный огурец, освобождает тарелку. — Вот это в самый раз!

Оглушительный грохот сотрясает прогнившие стены убогого жилища, а отборная брань даже меня вынуждает покраснеть. Позабыв про водку и компрессы, мы с Пуговицей моментально концентрируем внимание на дяде Ване, который от нежданной наглости Румянцевой уронил берёзовое полено прямо себе на ногу и сейчас завывает от боли.

— Ой! Вы не ушиблись? — округляет глаза виновница аварии и спешит на помощь к нашему новому знакомому.

— Отойди от меня! Не доводи до греха! — хрипит мужичок и, растирая ушибленное место, бредёт прочь. — Пустил на свою голову оглоедов! Ты посмотри! От горшка два вершка, а туда же: посудина ей не угодила! Да делайте вы что хотите!

Стянув с крючка старую телогрейку, дядя Ваня, ничего не объясняя, шагает к сеням, не забыв на прощание как следует шандарахнуть входной дверью.

— Что это с ним? — испуганно сглатывает Аня и смотрит на меня, как Ромашка на кеды.

— Румянцева, — я честно стараюсь сохранить покерфейс, но, чёрт, как сложно удержаться. — На кой леший тебе тарелка понадобилась?

— Так удобнее же! Растирание — это хорошо, а компресс – ещё лучше,— невинной овечкой блеет Румянцева. — Я думала, смочу краешек полотенца и приложу. В стакан-то много не влезет.

— А теперь на секунду представь, что дядя Ваня твой ни о каком растирании никогда и ничего не слышал.

— Быть такого не может! — тут же начинает спорить Пуговица. — Это же старинный способ лечения…

Аня так серьёзно всё воспринимает, что перестаю ржать и, стянув с себя мягкую ткань Женькиной футболки, подхожу вплотную.

— Ань, — заправляю за ухо русую прядь волос, с головой пропадая в глубине бездонных глаз девушки. – Алкаши "лекарство" принимают исключительно внутрь и очень не любят им делиться.

— Погоди! — взвизгивает Пуговица. — Это что? Он подумал, что я? Из стакана? Водку?

— Бери больше, — не могу лишить себя возможности прикоснуться к аккуратному подбородку девчонки. — Из суповой тарелки!

Мы снова смеёмся. Под ровный треск поленьев в печке перебираемся ближе к шифоньеру и устраиваемся поудобнее на старой тахте, навряд ли предназначенной для гостей. Но какое это имеет значение?

Быть может, в этой жизни я и страдаю от амнезии, зато точно знаю: в прошлой — я был котом. Ленивым. Лохматым. С мягкими розовыми подушечками на лапах и до неприличия наглым взглядом. А иначе как объяснить, что из моей груди то и дело вырываются странные, утробные звуки, напоминающие довольное урчание разнеженного от ласк хозяйки кошака, стоит Румянцевой провести ладошкой по моей груди, аккуратно втирая в неё «Столичную»? Я давно согрелся и высох, но Пуговица ловит пальцами мурашки на моей коже, принимая те за озноб, и всё старательнее размазывает по мне обжигающую жидкость.

— Ну как, становится теплее? — спрашивает между делом Аня, а сама укрывает пропитанное спиртом место своей толстовкой.

Я весь горю, но вместо честного ответа мотаю головой.

— Нет, всё ещё зябко! — тяжёлое дыхание вперемешку с осиплым от наслаждения голосом играют на руку: Пуговица ведётся и помогает перевернуться на живот, а после снова начинает выводить круги на моей коже, правда, уже на спине.

Сумасшедшая эйфория накрывает с головой. Тепло проникает в каждую клеточку, а что-то, так сильно похожее на влюбленность, растекается по венам с небывалой скоростью. Я тону в своих ощущениях и незаметно для самого себя засыпаю.