Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Дик лихорадочно работал по девять-десять часов в день. Ему казалось, что книга уже где-то существует, и его работа заключается лишь в том, чтобы, следуя указаниям Оракула, вывести ее на свет божий. Когда кто-нибудь из персонажей получал гексаграмму, побуждающую к выбору, противоположному тем неясным планам, которые он построил сам, писатель боролся с искушением отложить все до тех пор, пока вердикт не станет более подходящим. Но он не вмешивался в сюжет, лишь следовал за ходом событий, и история развивалась сама по себе. Вечером ему было все труднее и труднее от нее оторваться. Дик мысленно следовал по грунтовой дороге, которая вела от его хибары меж изгородей к большому белому дому. Изнутри доносились голоса, музыка, звон столовых приборов. Он долго вытирал перед дверью ноги, обутые в грязные армейские ботинки. Снова встречал с некоторым недоверием эту женщину, которой он обещал посвятить свою первую серьезную книгу, но которая не находила в ней своего места, как будто была для романа не достаточно реальным персонажем. Джулиана была брюнеткой, с волосами цвета воронова крыла. Угораздило же его жениться на блондинке, да еще такой яркой! Анна постоянно бранилась и ругалась. Говорят, русские паломники повторяют без конца имя Иисуса, желая сделать его частью своего дыхания. То же самое можно было сказать про Анну, с той лишь разницей, что у нее это были слова «дерьмо» и «черт»; у Дика складывалось впечатление, что из ее рта выскакивают мерзкие жабы. Он присмирел, покорно помогал накрывать на стол, играл со старшими девочками и с малышкой. Потом шел в ванну, чтобы принять различные пилюли, необходимые для поддержания душевного равновесия. Иногда поздно ночью, когда он был уверен, что там никого нет, Дик отправлялся в магазинчик бижутерии. В одиночестве садился перед станком в мастерской. Его пальцы медленно перебирали щетки, пинцеты, ножницы по металлу, машинки для полировки, — все эти миниатюрные и точные инструменты, которыми он так бы хотел уметь пользоваться. Но Дик не испытывал грусти — в этом отношении он все-таки реализовал себя: ведь в книге Фрэнк Фринк также открыл свою мастерскую. Только он производил не прелестные безделушки, вроде тех, что Фил видел сейчас перед собой. Предметы, выходившие из печи Фрэнка, лишенные исторической и даже эстетической ценности, обладали другими, более значительными свойствами, которые никто не стремился придать им сознательно. Эти вещи пребывали в равновесии, в покое, в согласии с дао; достаточно было посмотреть на них, чтобы войти в контакт с реальным миром, который покоился над внешним. В мастерской Анны не имелось похожих предметов, но в книге Дика они были, и в определенном смысле, возможно, одним из таких предметов является и сам роман: творение весьма второстепенное, с точки зрения литературных достоинств, но таинственным образом дающее доступ к истине. И все чаще Филипу Дику казалось: в этом мире, в мире Анны, что-то не так. Книга станет своего рода дырой, прорехой в этом раскрашенном полотне, лазейкой через которую те, кто сумеют ее прочесть, попадут на другую сторону. Но мало кто сумеет это сделать. И уж конечно не Анна.

В результате очередного сложного и естественного круговорота, из которых складывался сюжет нового романа, одно из украшений Фрэнка Фринка оказалось в руках господина Тагоми, высокопоставленного японского чиновника (поиски подарка косвенным образом способствовали увольнению ремесленника и перемене профессии, но при этом оба героя об этом не знали и никогда не встречались). Господин Тагоми также имел повод для беспокойства. Для того чтобы спасти одну жизнь, ему пришлось принести в жертву две, очень неприятная ситуация для буддиста. Обессиленный, он сидел на скамейке в общественном саду в Сан-Франциско, маленький хрупкий человек в черном костюме. Машинально вынув украшение из кармана, он начал его ощупывать, затем разглядывать. Серебряный треугольник ловил солнечные лучи.