Филип Дик: Я жив, это вы умерли

У Абендсена не было ответа. У Дика тоже. Оставалось только спросить у Оракула. Они достали книгу, три мелкие китайские серебряные монетки, лист бумаги и карандаш, чтобы построить гексаграмму. Затем задали вопрос: «Оракул, почему ты написал книгу „Саранча“? Какой урок мы должны извлечь из нее?»

Дик на мгновение задержал дыхание, затем бросил монеты, шесть раз. Нарисовал гексаграмму.

Выпал номер 61: Чжун-фу, внутренняя правда.

«Ветер дует в горах и вызывает рябь на поверхности воды. Таким образом проявляются видимые воздействия невидимого».

Воцарилась тишина.

— Я поняла, что это значит, — сказала наконец Джулиана.

Абендсен уставился на нее беспокойно, чуть ли не свирепо.

— Что моя книга говорит правду, так?

— Да.

— И на самом деле Германия и Япония проиграли войну?

— Да.

Он закрыл книгу и молча поднялся.

— Даже у вас, — заявила с презрением Джулиана, — даже у вас не хватает мужества посмотреть правде в лицо.

И, сказав это, она ушла.

Дик в смущении последовал за своей героиней. Неужели это и есть конец книги? Да никакому издателю такое не понравится. Потребуют, чтобы он объяснил подобный финал, обосновал. Даже его самого, автора, финал не удовлетворяет. В романе «Распалась связь времен» Дик не захотел удовольствоваться утверждением, что Рэгл Гамм был прав, а разъяснил почему, да он из кожи вон лез, придумывая историю с противоракетной обороной, которая потребовала создания целого искусственного мира, окружавшего героев. Это объяснение входило в обязанности автора перед читателями. И сейчас Дик понял, что, создавая «Человека в высоком замке» («The Man in the High Castle»), он ни разу не побеспокоился об этом, подобно автору детективных романов, ждущему последней страницы, чтобы спросить себя, кто убил, как и почему. Он рассчитывал на «Ицзин», но «Книга перемен» нашла способ самоустраниться. И что он получил в конечном итоге? Только дурацкий коан-дзэн^[8]. Предательство тем более вызывающее, думал Дик, что, если бы он взялся за это вовремя, если бы расставил необходимые вехи по ходу повествования, то какое-нибудь открытие подобного рода превосходно нашло бы свое место в книге, речь в которой идет, хотя бы отчасти, о нацизме. Одна мысль особенно поразила Дика, когда он читал Ханну Арендт; а именно цель тоталитарного государства состоит в том, чтобы отрезать людей от реальности, заставить их жить в придуманном мире. И тоталитарные государства придали прочности этой химере о существовании параллельных миров. Нацисты и большевики присвоили себе привилегию, которую Фома Аквинский отрицал и которую Петр Дамиани признавал за Всемогущим; изменять прошлое, делать так, чтобы не было того, что было, переписав историю и навязав собственные апокрифические версии. Троцкий никогда не стоял во главе Красной Армии; Берия исчез из советской энциклопедии, уступив место менее скомпроментировавшему себя соседу по алфавиту, Берингову проливу; ну а что касается менее известных жертв концентрационных лагерей, их пришлось не просто убить, а сделать так, чтобы они никогда не существовали. В книге Арендт есть потрясающая деталь: она описывает большой лист бумаги, на котором гестапо отмечает окружение каждого человека, сочтенного недостойным жить: вокруг символизирующей его точки выстраивается в виде концентрических кругов множество точек, изображающих его семью, близких друзей; затем идут коллеги по работе, просто знакомые; далее следуют люди, которые, не зная этого человека лично, могли о нем слышать, и только ограниченные размеры листа бумаги не позволяют расписать таким образом все человечество. Дик однажды ознакомился с теорией некоего специалиста по статистике, и она ему очень понравилась: якобы все люди на Земле находятся друг от друга не дальше, чем на пять-шесть рукопожатий. «Это означает, — объяснял он Анне, — что ты за свою жизнь обязательно пожала руку некоему человеку, а он другому, а тот еще одному, а этот еще кому-то, а тот — человеку, который обменялся рукопожатием, скажем, с Ричардом Никсоном или с каким-нибудь латиноамериканцем». Этот принцип всеобщего заражения, кошмар и горючее тоталитарной утопии, логически приводит к необходимости отправлять в концлагеря всех, включая исполнителей. Однако, поскольку тоталитарное государство все же существует во вполне реальном мире, его лидерам пришлось найти другое решение, состоящее в том, чтобы стереть исчезнувших не только из документов, но и из памяти тех, кого пока пощадили. И то, что подобная операция возможна, стало одним из самых страшных открытий, которые тоталитарные государства заставили сделать человечество. «Если бы Третий Рейх, — думал Дик, — правил сегодня в Европе, то вполне вероятно, что, в соответствии с его показательной логикой, не только десятки миллионов людей были бы истреблены, но и выжившие, чье горло ежедневно раздражал бы дым крематориев, не знали бы об этом. Когда на кону стоит жизнь, предпочтешь обо всем позабыть».