Филипп Август

Стрелки поспешно повиновались. Но или руки их дрожали, или расстояние было слишком велико, но всадник продолжал свой путь, не подозревая даже, какой опасности подвергался.

Это был один из тех людей, которые от излишней озабоченности, или по слабости ума, говорят вслух, не сознавая этого, и высказывают бродящие в их мозгу мысли. Продолжая путь, всадник время от времени бросал кустам отрывистые фразы:

– Они будут драться завтра, ха-ха-ха! А я буду на них смотреть! Если воины будут убиты, я возьму их пояса и получу золото! Золото! Золото! А если погибнут разбойники, я выворочу их карманы! Вчера они ограбили богатых купцов, а завтра их ограблю я! Славная штука! Если бы у них хватило ума всадить стрелу в сердце этого Тибо д’Оверня, как я попрал бы ногами эти презрительные губы, которые назвали меня сумасшедшим! А мой достойный господин, этот глупец, этот дурак, этот дерзкий нищий Куси… Xa, я велю отполировать кость его руки и сделаю из нее ручку для кнута моего волчка… А, он меня прибил, потому что я похитил хорошенькую девушку при разграблении Константинополя! Ну, он не узнает ничего. Зачем он посылает меня в Бургундию? Нет, он не узнает ничего. Он будет богат, и у него будет прекрасный замок, а меня отправят в кухню как собаку… А, славную историю я ему расскажу!

Или потому что эта мысль исключительно его занимала, или потому что его усталое воображение вдруг заснуло, путник замолчал и не говорил более ни слова до Павенской часовни, куда приехал через час.

Отшельник сдержал слово. Куси, почти выздоровевший, мог в тот же день исполнить свой обет и вместе с Тибо д’Овернем положить на алтарь свою пальмовую ветвь.

Алиса со своей стороны исполнила свое обещание, а граф Жюльен с нетерпением желал приехать к отцу Тибо, и потому решили отправиться утром в Вик-ле-Конт, когда наш путешественник явился в келью, где собрались благородные пилигримы.

Это был один из фигляров, сопровождавших пилигримов во Втором крестовом походе в Палестину. Взятый в плен неверными, он вытерпел несколько лет очень жестокого плена, которые сильно повредили его ум. Нельзя сказать, чтобы шут помешался и ловкая хитрость, с какой он спасся от разбойников, выдавала скорее лукавство, чем безумие. Но весь здравый смысл, остававшийся у него, сосредоточился в непроницаемой массе хитрости и злости, которыми он любил, как вредные животные, гадить другим при всяком случае, не обращая при этом внимания на то, сулит ему это выгоду или нет.

Де Куси, выкупивший его из плена, был далек от мысли, что подобный человек мог быть опасен, и приписывал все его недостатки помешательству. Зная притом, что шут необыкновенно силен и очень искусно владеет оружием, молодой рыцарь смотрел на него, как на забавного слугу, который мог быть полезен при случае, и обращался с ним очень ласково.

Когда Галлон – так было имя шута – явился к своему господину и узнал о несчастье, случившемся с ним, он расхохотался и сказал:

– Ха-ха-ха! Вот славная история.

– Как, шут? – вскричал Куси. – Ты смеешь потешаться над несчастьем, случившимся с твоим господином?

– Я не над этим смеюсь, – отвечал Галлон, почесывая нос.

– А над чем же?

– Над одной мыслью, которая ко мне пришла. Знаете ли, Куси, что надо быть чертовски ловким, чтобы исполнить подобный прыжок, не сломав себе костей, и что с членами такими гибкими, не говоря уже о ваших других способностях, из вас вышел бы прекрасный акробат. Ах, какая прекрасная мысль! И как мне хотелось бы видеть, как вы сделали бы сальто-мортале перед обществом благородных дам.

Обидевшись на шутку, которая была высказана в присутствии Алисы, Куси погрозил кулаком фигляру, и приказал ему отдать отчет о своей поездке.

– Она не имела никакого успеха, и я потерял свое время и ваши деньги, – отвечал Галлон, прищурив один глаз, а другой с бесстыдством устремив на своего господина. – Ваш дядя, граф де Танкарвиль, не пришлет вам ни одного денария.

– Как?! – воскликнул Куси с удивлением. – Мой дядя, самая благородная и великодушная душа, какую я когда-либо знал, отказывает в услуге, которую предлагал мне тысячу раз! Неужели лета ослабили его ум, или скупость с годами прокралась в его сердце?

– Не спешите обвинять его, молодой человек, – сказал отшельник строгим тоном, – и не осуждайте прежде, чем узнаете, виноват ли он.

– Может быть, вы узнали бы причины его поведения, – сказала Алиса, – если бы дали объясниться этому человеку. Он, кажется, желает говорить, судя по его гримасам.

– Да благословенны будут ваши нежные губки, прелестная дама! – вскричал Галлон. – Они первые в продолжение многих лет назвали меня человеком. Хотите добрый совет вместо благодарности? Выходите замуж за моего господина – только сумасшедшие умеют сделать жен счастливыми. Я знаю об этом кое-что, ха-ха-ха!

Яркий румянец покрыл щеки Куси и Алисы, а старый сир Жюльен дю Мон засмеялся шутке, говоря, что находит ее превосходной.

– Полно, перестань гримасничать, – с нетерпением сказал Куси. – Что тебе сказал мой дядя?

– Что он мне сказал? Ничего, и по самой веской причине, ха-ха-ха! Он умер!