Фильм Андрея Тарковского «Солярис». Материалы и документы

Лем ведь не только фантаст. В неменьшей мере он — аналитик величия. Такой же, как, например, Сокуров в нескольких разножанровых фильмах, которые, однако, можно объединить в цикл о власти — о Ленине, Гитлере, императоре Хирохито, президенте Ельцине и русских царях в Эрмитаже, сюда недавно добавился и «Фауст». Лем тоже исследует этику власти. Но, поскольку он все-таки еще и фантаст, то создает свой вариант абсолютной власти, фантастичной в том, что она абсолютно нравственна — а это уже такая фантастика, которая скользит в область теологии. Солярис (так же как и другое создание Лема — суперкомпьютер Голем) неизмеримо превосходит человека. Лем ставит проблему: как человеку оставаться этичным рядом с кем-то безмерно его превосходящим. Как жить в услових абсолютной власти без всякой надежды когда-либо ее преодолеть. Подобной проблемой, кстати, одновременно с ним занимались послевоенные европейские философы и психологи, например, Эрих Фромм. Конечно, Солярис благороден, он воплощает в себе не зло, а добро и даже с агрессией со стороны землян борется, активизируя в них совесть. Однако при другой этической установке, обладая сверхвластью, он мог бы легко превратить их вместе со станцией в клубок пара, красиво растворяющегося в космосе. Ничто не мешает ему так поступить. Ничто, кроме его собственной совести. И это допущение, конечно, выходит за рамки научной фантастики, позитивистской науки и всего того, адептом чего провозглашал себя Станислав Лем, — выходит либо в теологию, либо в морализирующую литературу, в проблематику Достоевского, которой Лем так пылко и картинно возмущался, обнаружив ее в сценарии и не замечая в собственном романе.

Что до Тарковского, то для него характерно заметное и в фильмах, и в текстах «Мартиролога» сочетание философствования с чувственностью, странное, так как в привычном понимании они полярны и разводят критиков по разные стороны баррикад, заставляя спорить о том, куда режиссер тяготел больше, к абстрагированному символизму или глубинам душевных переживаний. На самом деле ему свойственно то и другое, в обоих направлениях он устремлялся страстно и настойчиво. При всей

глубине символизма его фильмов их можно рассматривать как лирические самовыражения. Ибо что такое «Жертвоприношение» или тот же «Солярис», как не картины человеческой любви, превозмогающей физику материального мира и закономерности судьбы. По поводу «Соля- риса» вряд ли кто-то будет спорить в этой связи, но и Александр, герой «Жертвоприношения», по сути, отдает все свое земное достояние ради любви к людям, любви, превосходящей логику и здравый смысл. Виктор говорит о нем: «Его нежности хватило бы на всех вас». Иногда фильмы Тарковского рассматриваются без учета этого сочетания противоположностей, но оно, на мой взгляд, коренилось в его собственной эмоциональной природе и составляло уникальность его как личности.

Фантастика его рассказывает не о научных свершениях, а о фантастических отношениях живого с неживым. Ведь Хари и ее подобия в старинном смысле не что иное как призраки, и любовь человека и призрака составляет сюжет фантастики Тарковского, готической более, чем научной. Любовь к призраку — чистейшая готика, даже и в ее современном пародийном звучании. А от готики, сохраняя всю ее эмоциональную напряженность, он шел к натурфилософским прозрениям в духе европейского маньеризма, эпохи прощания со средневековьем, сочетавшей экзальтированную чувственность с научным поиском. Именно это и заставляло его переживать философские вопросы как страсти. Нечто схожее по поводу Тарковского говорил Виктор Божович в своей системе терминов, как о «космоморфизме души» и «психоморфизме космоса»²³.

Если бы Лем действительно был озабочен логикой, а не этикой, то почему Солярис, раздражаемый людьми, вертящимися на орбите вокруг него в стальном тороиде, не запустил на станцию вместо симпатичных фантомов из нейтрино небольшую аккуратную атомную бомбу, после активации которой весь остаток своих тысячелетий мог бы существовать спокойно. Вместо этого он занимается перевоспитанием космонавтов. Почему он общается с ними исключительно в моральном дискурсе? Потому что моральный дискурс создал для него Лем — как выясняется, не такой уж скептик. Да не такой уж и логик, ибо логически невозможен моральный дискурс для существа, которое, как говорил Крис, «не имеет множественного числа». А вот религиозный — возможен. Отто Демус пишет: «В соответствии с идеями неоплатоников, Первообразу приписывается потребность самовоспроизводства в образе, точно так же, как материальному объекту свойственно отбрасывать тень». ... «Следовательно, Вселенная становится непрерывной цепью образов, расположенных в нисходящем порядке, начиная с Христа — образа Бога, и включает в себя Proorismoi (неоплатонические “идеи”), человека, символические предметы и, наконец, изображения, созданные художником»²⁴. Исламский ми-