Филолог

Только теперь Верис понял, что это не просто похоже на смерть, а на самом деле смерть и есть. «Склеить ласты» — еще один эвфемизм для обозначения кончины. Не любит смертный человек называть костлявую по имени, боится накликать, вот и выдумывает округлые увертливые слова: «почить в бозе», «долго жить приказать», «отбросить копыта», «дать дуба» Последнее выражение, впрочем, несколько выпадает из ряда. Родилось оно в те стародавние времена, когда люди верили, будто после смерти им предстоит какая-то иная жизнь (а что оставалось смертному, как не веровать?). Поэтому умерших не просто закапывали, а хоронили в специальных домовинах. Лучшим считался гроб, выдолбленный из цельного дубового ствола. Но потом дуб потребовался для строительства флота, и власти запретили хоронить умерших в дубовых колодах. Разумеется, для многих нарушить закон стало делом чести. Однако наказания ослушникам были так суровы, что страха ради земного, дубовый кряж давался мастеру, когда будущий обитатель домовины еще не умер, но доживал последние часы бренной жизни и мог уже не бояться ничьих угроз. Так же как и «дышать на ладан», выражение «дать дуба» означает, что некто еще не скончался, но уже не живет.

Танатология — огромный социокультурный пласт, отброшенный за ненадобностью вечно юными людьми.

Работяги с полминуты постояли у могилы собрата, потом чистый, сочтя, что последний долг отдан и люди успокоились, резюмировал:

— Ништяк! За работу, товарищи!

Работяги развернулись и — оп-оп! — потрюхали выворачивать из неподатливой почвы нержавеющую дуру.

Верис остался один. Долго стоял, глядя на ряды холмиков, убегающие за пригорок. Ведь под каждым из них закопан человек, который когда-то жил, пусть и бессловесной тварью, а потом перестал жить. И служба спасения даже не почесалась, чтобы спасти его или хотя бы облегчить его недолгое бытие.

За холмом кладбище продолжалось. Оплывшие холмики, поросшие редкой колючей травой, какая только и могла расти на отвалах, становились все менее заметны, наконец, бурьян окончательно скрыл их.

С неожиданной ясностью Верис понял, что когда кладбище дойдет до границ мертвой территории, могильщики начнут копать ямы на месте сравнявшихся с землей могил, и с полным безразличием отбрасывать в сторону сухие кости. Так уже было не раз, и случится вновь, и будь иначе — вся Земля давно превратилась бы в бесконечный некрополь. Земле все равно, проникал ли ты мыслью в тайны мироздания или — Оп-оп! Ням-ням! Ого-го! — кайфовал в меру дозволенного начальством. Конец будет один — оплывший безвестный холмик, а затем и вовсе ровное место.

Можно сколь угодно долго размышлять на эту тему, изучать феномен бренности, составлять списки эвфемизмов, сборники танатологических поговорок, ухарских и безнадежно печальных, но только в минуту, подобную нынешней, начинаешь понимать, что прежде ничего не понимал. И тогда даже бессмертный почувствует неудержимое желание заглянуть по ту сторону невозвратной черты. А быть может, бессмертного потянет туда особенно сильно. Вот если бы можно было умереть понарошку, а потом вернуться — сколько объявилось бы желающих поиграть в эту игру!

Солнце клонилось к закату. Широколицый здоровяк бросил таскать свои камни и наслаждался приятной усталостью в мышцах. Побегун отмеривал заключительный кросс, уже без особого удовольствия, отчетливо предвкушая грядущий отдых. Жрец сглотнул слюну и потянул носом, стараясь по запаху определить, что подадут на ужин.

Дневной ритм сменялся вечерней негой.

«Ништяк!» — пропел на всю округу, вернувшийся с похорон релаксатор.

В пересменке, ставшей за последние дни привычной, Верис неожиданно уловил незнакомую ноту. Сигнал был узким и предназначался не всем, но в нем собралось воедино столько взаимоисключающих эмоций, что не заметить его оказалось невозможным. Ярость и радость, чувство облегчения и ненависти, острое предвкушение чего-то вовсе запредельного и снова злое бушующее ликование.

В центре поселка, сидя в своей резиденции, главный созывал попрыгунчиков. Верис вслушался, стараясь понять причину ажиотажа. Расстояние было изрядным, но поскольку главный думал о Верисе, разобрать удалось все. По каким-то своим каналам главный получил известие, что никакой проверки к нему не подсылали и, значит, явившийся чужак не ревизор, а самозванец.

«Поймать! Изловить! Доставить!» — вряд ли главный знал все эти слова, но образы были четкими. А на втором плане в сознании начальника мелькали представления о круто изогнутом бараньем роге и мокрой тряпке, которую с силой скручивали, выжимая грязную воду. Нетрудно догадаться, что все это предполагалось делать с Верисом, когда он будет доставлен.

А ведь именно так, наверное, рождаются идиомы. В душе возникает ассоциативный парный образ, и, если человек обладает достаточным словарным запасом, он может обозначить неявную мысль точным словом: «Пустили козла в огород», «Он у меня попляшет», «В бараний рог скручу». Вот только образы у главного возникали, а слов ощущался недостаток, так что произнесть он мог не идиому, а в лучшем случае — идиотизм.