Филологическая герменевтика

Среди филологических дисциплин герменевтика занимает место, сопоставимое с местом литературоведения и лингвистики в том, по край_{25}ней мере, отношении, что каждой из этих трех дисциплин в исследовательской работе можно заниматься отдельно, но достичь успехов в теоретическом исследовании, в практическом понимании и в педагогическом распространении этого понимания можно только при наличии кругозора во всех трех дисциплинах. Особенно существенно это для педагогической работы в школе, где учитель не может быть ни «лишь литературоведом», ни «лишь лингвистом», ни «лишь герменевтом», а должен быть именно учителем-филологом. Все три названные филологические дисциплины трактуют информационные процессы, передающие субъективные реальности средствами текста, но они делают это под разными углами зрения. Например, не герменевтика, а литературоведение и литературная критика могут установить меру соотнесенности вымысла и документа в тексте, но они, как правило, не устанавливают, какие средства текста коррелятивны с теми или иными смыслами, понимаемыми и актуально переживаемыми современным человеком при чтении текста. Лингвистика изучает эти средства, но скорее в виде инвентаря, чем в виде орудия понимания того или иного эпизода. Например, лингвист (Андреева, 1970, 235) пишет, что в «Моих университетах» Горький «для передачи состояния» использует такие средства: «глагол, наречие, имя существительное в разных падежах, прилагательное, причастие, деепричастие, слова категории состояния, сравнение». Эти сведения так же правдивы и так же мало помогают школьнику понять конкретно данный текст, как и сообщение литературоведа школьнику о том, что В.Г. Белинский назвал роман Пушкина «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни. Это указание Белинского, безусловно, относится к числу гениальных, однако современный школьник готов лишь поверить авторитетному суждению: ему несравненно труднее самому понять то же, что понял Белинский. Последний, например, несомненно «знал» (результативно получил из процесса понимания), что описание бала у Лариных есть еще одно, причем социально существенное средство создания образа критично настроенной и ориентированной на передовой нравственный идеал Татьяны, для которой сборище гостей на балу – параллель к сборищу чудовищ в её страшном сне (во сне – «Другой с петушьей головой», на балу – «Уездный франтик Петушков»; во сне – «Череп на гусиной шее, в красном колпаке», на балу – «Мосье Трике в очках и красном колпаке» и мн. др.). Однако это «знание» не может быть достигнуто школьником 1982 года без _{26}соответствующих интерпретаций и других герменевтических учебных процедур.