Филологическая герменевтика

Впрочем, в не меньшей мере обожествляют семантизирующее и когнитивное понимание, противопоставляя его смысловому. Недооценка человеческой чувственности в процессах понимания начинается с Блаженного Августина Аврелия (354 – 430), говорившего, что «никакое чувство не есть знание». В домарксистском материализме вопрос о понимании человеческой субъективности не ставился, ибо, как говорил Т. Гоббс, «что не есть тело... есть ничто и, следовательно, нигде не существует». Передача субъективных реальностей, составляющая сущность смыслового понимания, естественно, исключалась при подходе, который, например, применил Ж.-О. Ламетри (1709 – 1751) к становлению знания: «Все сводится к звукам или словам, которые из уст одного посредством ушей попадают в мозг другого, который одновременно с этим воспринимает глазами очертания тел, произвольными обо_{55}значениями которых являются эти слова» (Ламетри 1970, 613).

Разумеется, апофеозы семантизирующего понимания продолжались и позже, всегда сопровождаясь «разоблачениями» смыслового понимания. Мысль Декарта о том, что «аффекты» несравненно «ниже» разума, в трактовках понимания текстов культуры всегда реализовалась как исключение смыслового понимания из типологии понимания вообще. Отголоски домарксистского материализма заметны до сих пор. Если в рационализме Просвещения не было различения чувств животного и собственно человеческих чувств, то и в иных писаниях наших дней вся человеческая субъективность сводится к «эмоциям» очень небольшого перечня. Нашлись и в наше время авторы, которые не заметили, что чувства социализировались и «непосредственно в своей практике стали теоретиками» (Маркс, 1956, 592). В советской научной литературе можно поэтому время от времени прочесть о необходимости «бороться против ложных эстетических теорий», рассматривающих искусство как выражение субъективности художника (напр., Басин 1973, 181). Эти «разоблачения» подрывают самую возможность развивать понимание в ходе художественного освоения действительности: произведение искусства превращается в этих трактовках в зеркальное отражение описываемого внетекстового объекта, ради ознакомления с которым якобы и существует искусство. Поскольку текстам культуры – и, в частности, текстам искусства, включая и художественную литературу – отводится только когнитивная роль, то и понимание этих текстов выступает только в требовании семантизирующего понимания: если в «Вишневом саду» упомянуто, что Петю Трофимова назвали облезлым барином, то для понимания соответствующей ситуации достаточно знать значение слов «облезлый» и «барин». Нетрудно показать, какой вред эти «установки» наносят народному образованию в условиях возрастающей эстетизации общественного бытия при социализме. Буквалистское следование герменевтическим идеям Ламетри довольно странно выглядит после появления работ Маркса.

Впрочем, наши возражения против вульгаризаторских недооценок третьего (смыслового) типа понимания текста вовсе не означают, что первый (семантизирующий) тип понимания может стать «ненужным» или «неважным». Герменевтическая проблематика объективно и неизбежно начинается там, где есть знаковая ситуация – наличие означаемого и означающего в их взаимоотношениях. Но начинаться – это еще не значит полностью сводиться._{56}

Почти то же самое надо сказать и о роли второго (когнитивного) типа понимания. Необходимость в нем не «отпадает» при появлении необходимости понять субъективные реальности, реальности сознания, опредмеченные в тексте. Так, совершенно ясно, что понять «Тихий Дон» – это, в первую очередь, понять художественную идею, т.е. содержание гениально разработанного М. Шолоховым художественного образа «крестьянского Гамлета», колеблющегося между двумя главными силами социальной истории нашей эпохи. Не менее ясно, однако, что на пути к этому (смысловому) пониманию нельзя «пройти мимо» как семантизирующего понимания (не зная русского языка, нельзя понять ни одной ситуации, в которой развивается образ), так и понимания когнитивного. Действительно, не получив благодаря когнитивному пониманию пусть даже частного знания, скажем, о различиях между хутором и станицей в Области войска донского, между казачьей службой и солдатской службой, между тогдашним бытом на Дону и бытом в тогдашних внутренних губерниях России и т.д. и т.п., вообще невозможно выйти к пониманию содержательности художественного образа Григория Мелехова во всей его конкретности. Пренебрежение любым типом понимания так же разрушительно для всех позиций герменевтической деятельности, как разрушительна и универсализация какого-то одного типа понимания.