Филологический роман: фантом или реальность русской литературы XX века?

В «Пушкинском Доме», например, данная закономерность проявляется в игре с такими известными культурными знаками, как «что делать?», «отцы и дети», «герой нашего времени», «медный всадник», «маскарад», «бесы», «дуэль» и т. д. Начало этому положено в прологе с эпиграфом из Н. Чернышевского и озаглавленного так же, как и самый известный роман писателя-революционера. С первых же страниц читатель знакомится с главным героем «Пушкинского Дома», правда, в не совсем обычной ситуации: «…ничком лежал шкаф, раскинув дверцы, а рядом с ним, на рассыпанных страницах, безжизненно подломив под себя руку, лежал человек. Тело… Не могу сказать, почему эта смерть вызывает во мне смех… Что делать? Куда заявить?..» [4: 75]. Глобальный вопрос времен народовольцев «Что делать?» здесь нашел приземленное, почти фарсовое продолжение: «Куда заявить?».

Ирония по отношению к главному герою звучит и в первом разделе романа (озаглавленном, как и знаменитый роман И. Тургенева, «Отцы и дети»): «Когда никого не было дома, Лева заваривал себе чай покрепче и пил его через макаронину, и ему казалось тогда, что на голове у него черная академическая камилавка… Именно в этой позе прочел он свою первую книгу, и были это “Отцы и дети”. Предметом особой гордости стало, что первая же книга, которую он прочел, оказалась книга толстая и серьезная» [4: 83].

В разделе, названном А. Битовым «Герой нашего времени», Лева по параболической кривой усилиями автора (а может, уже помимо его воли) опускается от благородных манер Печорина до вороватых ухваток сказочного Алладина: «Что же я могу поделать, раз у меня нет денег… И он сунул кольцо в карман… Закрыл сумочку. Отнес ее и задвинул за настольную лампу…» [4: 245]. Когда провожал любимую женщину, из сумочки которой вытащил кольцо, «время от времени он с испугом ощупывал кольцо; оно же – никуда не девалось, было на месте. Он вздыхал с облегчением, немного гладил его, и вспыхивание становилось ярче. “Как Алладин…” – вдруг сказал он вслух…» [4: 246].

Ироничная интонация в описании главного героя достигает кульминации в третьем разделе романа, озаглавленном «Бедный всадник» (каламбур, представляющий собой контаминацию из названий произведений А. Пушкина и Ф. Достоевского «Медный всадник» и «Бедные люди»). В главке «Невидимые глазом бесы» сильно захмелевший филолог Лева «ощущает возмездие как некую слитную темную массу погибших слов, уплотнившуюся своими ядрами, тяжкую, как потухшая звезда; это мрачное тело, качающийся объем тошноты, равный массе произнесенных слов… Погубленных, за-губленных, пригубленных… Масса – критична… Что будет, что будет?!.» [4: 367]. В главе «Маскарад» поспешивший на праздничное народное гуляние Лева «сделался совсем пьян, от толпы – буен… Он точно понял, что все это ему снится: эти обмылки лиц (смазанный фон статистов во сне); эти щели в декорациях (откуда дуло), этот картонный, нарочито вздыбленный конь… И когда Леву невзначай обсыпали халтурным, нарочным конфетти… он этот маскарад принял и опять обрадовался своей, хоть и во сне, догадливости. Тень Митишатьева отбрасывала рожки – ага! учтем» [4: 378].

Пародийный оттенок в изображении главного героя «Пушкинского Дома» выявляется при сравнении Левы Одоевцева с персонажами русской классики – лермонтовским Печориным: «Вся беда, что Лева слишком вооружался, слишком воображал себе врага» [4: 285] и пушкинским Евгением из «Медного всадника»: «Смертельная ровность на его челе. Кажется, он все вспомнил. Он смотрит перед собою невидящим, широкоразверстым взглядом в той неподвижности и видимом спокойствии, которое являет нам лишь потрясенное сознание» [4: 413].

Ироничные нотки в описании А. Битовым современного героя звучат в изображении сходных сюжетных ситуаций (отношения с женщинами, дуэль): «…Лева, собрав последнее мужество и терпение – довести ее (Альбину) до дому, лишь только хлопнула за ней парадная дверь парадной, – уже летел (к Фаине) как из пращи, ощущая легкость необыкновенную, чуть ли не счастье даже, хотя бы и постыдное» [4: 257]; «Слушай, Лева, прости меня! – сказал он искренне. – Дай пистолет. – Да ну тебя! – Митишатьев передернулся, изъязвился. – На. Держи дуру. Он, однако, успел выбрать себе поновее и с усмешкой подал ему ржавый, двуствольный» [4: 406].

Не менее пародийно описывает сходные перипетии судьбы (несколько женщин, дуэль) главного героя «<НРЗБ>», Левы Криворотова, С. Гандлевский: «Продетая в дверную ручку язвительная записка от Вышневецкой, прочитанная Львом по возвращении со вчерашнего свидания, повергла его в уныние. Леву удручили и обвинения в малодушии, намеки на Аню (“не подозревала о Вашей постыдной слабости к провинциальным графоманкам…”» [6: 91]; «Подойдя вплотную к дуэлянтам, мэтр проговорил подчеркнуто внятно и с запойной медлительностью: Мое почтение, Господа, повинную голову меч не сечет. Грешен, простите старого раззяву – потерял лепажи. Пьян был и потерял. Увы, мне, горе-оруженосцу!» [6: 91].