Философия бунта

В силу ряда обстоятельств («манипулирование» потребностями, влияние идеологии «интеграции» и т. п.) среди трудящихся развитых капиталистических стран получили определенное распространение реформистские настроения. Реальная возможность мирного перехода к социализму при определенных условиях порою абсолютизировалась, порождая ложные представления о тождественности «мирного» и «парламентского» пути к социализму. Более того, мирный путь к социализму иной раз истолковывался как путь ненасильственный, т. е., по сути дела, не сопряженный с революционным отрицанием. Да и буржуазия, конечно, прилагала усилия к тому, чтобы заставить трудящихся забыть о революции, «вытравить из их сознания», как говорил В. И Ленин, саму идею революционного насилия, отождествляя ее при этом чуть ли не с национальным предательством.

Буржуазия сейчас все в большей мере предпринимает шаги в направлении укрепления аппарата власти – государства, а также негосударственных организаций, выполняющих функции подавления. Этот аппарат все теснее срастается с военно-промышленным комплексом, а лишить военно-промышленный комплекс той огромной власти, которой он обладает, не говоря уже о переходе власти в руки рабочего класса, невозможно иначе, как путем революционного насилия.

Однако это еще недостаточное основание для вывода о том, что современная буржуазная демократия как исторически сложившийся институт превратилась в сплошной механизм репрессии и уже сегодня должна быть с порога отброшена революционными силами лишь как препятствие на пути общественного прогресса.

Категория «репрессивной терпимости», несомненно, имеет под собой реальное социальное и политическое содержание. Она фиксирует действительные тенденции, присущие развитым капиталистическим странам: выхолащивание буржуазной демократии, превращение закона в ширму, за которой совершается реальный дележ власти и ее практическое осуществление; дальнейшее сужение сферы возможного для оппозиционных сил эффективного действия; инфляцию тех ценностей, которые в прошлом служили реальным воплощением права оппозиции на эффективное участие в политической жизни; манипулирование сознанием трудящихся.

Однако, фиксируя эти процессы, леворадикальные идеологи впадают в такую односторонность и категоричность, которые в конечном итоге лишают их критику «позднебуржуазного» общества теоретической и практической ценности и объективно заставляют ее служить целям, препятствующим осуществлению революции.

Подобно тому как это делает Адорно в сфере искусства, Маркузе в сфере политики решительно отказывается признать «неодномерный» характер демократических институтов буржуазного общества и потребностей, с помощью которых господствующий класс манипулирует сознанием масс.

Леворадикальный абсолютизм особенно отчетливо просматривается в маркузианской оценке закона и вообще всех «легальных механизмов» исключительно как рычагов «репрессивной терпимости».

Подобная точка зрения не нова. В свое время она отстаивалась анархистами, утверждавшими, что революционная деятельность начинается лишь там, где нарушается закон [Г.В. Плеханов, полемизировавший с анархистами, дает такую обобщенную формулировку их точки зрения по данному вопросу: «Анархисты отвечают: «Революционными средствами являются лишь средства незаконные. До тех пор, пока вы будете настаивать на участии в выборах, и пока ваши выборные всецело будут заняты тем, чтобы вырвать у буржуазии те или другие реформы в интересах рабочего класса, до тех пор, пока вы будете продолжать считаться с законами, которые лишают вас права свободного слова или тех или иных действий, – вы ничего общего не будете иметь с революцией. Вы останетесь лишь законодателями и мирными реформистами. Революционная деятельность начинается лишь там, где нарушается закон; она, следовательно, начинается с восстания, с насильственного действия единичной личности или целой массы. И чем больше вы будете склоняться к восстанию и насильственным действиям, тем больше вы будете становиться революционерами» [167]].