Философия достоинства, свободы и прав человека

Митрополиту со временем наскучили постоянные и, возможно, не всегда обоснованные ходатайства за «невинно осужденных» арестантов. «Вы все говорите, Федор Петрович, — заметил Филарет, — о невинно осужденных… Таких нет. Если человек подвергнут каре — значит есть за ним вина»… Взволнованный доктор вскочил со своего места. «Да вы о Христе позабыли, владыко!» — вскричал он, указывая тем и на черствость подобного заявления в устах священнослужителя, и на библейское событие — осуждение невинного. Все смутились и замерли на месте: таких слов митрополиту, имевшему огромное влияние в российском обществе, никогда еще никто не дерзал говорить. Но широта ума Филарета была равнозначна сердечной глубине Гааза. Он поник головой, умолк, а затем, после нескольких минут томительной тишины, встал и, сказав: «Нет, Федор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, — Христос меня позабыл!..» — благословил всех и вышел.

В те далекие и жестокие времена осужденных, независимо от пола и возраста, гнали в Сибирь по бескрайним пространствам России прикованными к длинному пруту, который причинял всем несчастным невыразимые физические и нравственные страдания. С этим инструментом бесчеловечности, который по степени разрушения личности был опаснее ожидавшей осужденных каторги, и начал бескомпромиссную борьбу наш герой.

Гааз сам разработал конструкцию облегченных кандалов и испытал их на себе, прошагав по двору своего дома расстояние от Москвы до Сибири. Не добившись понимания у царской администрации, этот несгибаемый боец за человеческое достоинство обратился с проникновенным посланием к прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV. В письме он просил короля привлечь внимание его сестры, русской государыни, к судьбе несчастных, полагая, что только она в силах оказать благотворное влияние на своего венценосного супруга. Чтобы не задерживать внимание читателя на всех перипетиях этой истории, заметим, что в итоге Гааз одержал победу над этим злом: каторжане встретили нововведение с восторгом. С тех пор добрая слава о Гаазе разнеслась по всем уголкам империи. Именно тогда за ним и закрепилось имя «святого доктора».

В одно из посещений императором Николаем I московского тюремного замка он столкнулся с Гаазом, который стал ходатайствовать о помиловании тяжко больного старика. Царь ответил отказом. Тогда престарелый Гааз рухнул перед монархом на колени и заявил, что не поднимется, пока последний не помилует несчастного. Николай I задумался, затем обронил: «На твоей совести, Федор Петрович!» и изрек высочайшее прощение. Только тогда, счастливый и взволнованный, доктор поднялся с колен.

Нечто подобное произошло с нашим героем и при осуществлении им миссии главного врача «полицейской больницы», которая вошла в историю Москвы как «Гаазовская». В это казенное учреждение, рассчитанное всего на 150 человек, попадали бесприютные больные. На каждого такого пациента отпускалась мизерная сумма из соответствующего казенного бюджета. Однако под началом милосердного Гааза больница стала принимать на своё попечение гораздо более отведенной ей нормы. Сие не осталось незамеченным, и «доброжелатели» доктора донесли о «непотребстве» генерал-губернатору Москвы князю Алексею Григорьевичу Щербатому (1776–1848). Князь, пригласив к себе Гааза, в категорическом тоне потребовал не принимать новых больных до тех пор, пока их общее число не опустится ниже 150 человек. Гааз, ни слова не говоря, рухнув на колени, залился горькими слезами. Растроганный Щербатов бросился поднимать старика, обещая более не мучить его подобными ограничениями. Тем самым Гааз, как говорили в те времена, выплакал себе право на сердечное отношение к неимущим и бесприютным людям.

А вот ещё поразительный случай. Один из бедных больных украл из квартиры Гааза настольные часы. Похитителю воспрепятствовали скрыться и доставили к доктору. Гааз запретил вызывать полицию, долго беседовал с грешником, а затем, взяв с него честное слово больше не воровать и отдав ему свои наличные деньги, отпустил на все четыре стороны.

О таких поступках Гааза можно повествовать до бесконечности. Однако если попытаться привести всё им сделанное к одному основанию, то таковым будет важнейшее качество души этого человека: он уважал достоинство другого человека. Любой, самый отверженный и презренный, был для него подобием Бога на земле. Вечная память этому замечательному человеку!