Философия футуриста. Романы и заумные драмы

Но в эту ночь пристыженный, угнетенный, досадующий на костюм, которым его наделил Суваров, когда Ильязд после нудного и бесконечного путешествия, пройдя всю улицу Пера, перейдя мост, где с него ничего не взяли за переход, нанеся ему последний удар – “Пропусти его так, разве не видишь – русский”, – сказал один сборщик другому, – и преодолев пустые кварталы Стамбула, добрался до Софийской площади – час, в который он уже обычно заканчивал свою прогулку вокруг Ахмета, когда ветер, проснувшись⁵, первым покидает поверхность моря и звезды становятся особенно выразительными – час прогулки, которая, быть может, никогда не повторится, нарушенная заставой засевших в отхожих ямах русских, Ильязд не свернул налево, к себе домой, а, перейдя площадь, подошел к Сумасшедшему и уселся с ним рядом. “Хаджи-Баба спит, а я больше не могу остаться в одиночестве после гнуснейшего Суварова. Вот этот меня очистит”, – подумал он.

Сумасшедший не двинулся, не нарушая своей позы, в которой он оставался, по-видимому, долгие часы. Заметил ли он Ильязда? Ильязд просидел с четверть часа, прислушиваясь к шагам шагавших вдоль Айя Софии турецких часовых, единственным звукам, и наконец произнес по-французски (Сумасшедший должен был понять его, ибо в Константинополе все понимали по-французски): “Знаете ли вы, что я несчастен?” Сумасшедший ничего не ответил, оставался в течение получаса в той же позе, вздохнул, словно просыпаясь, невероятно медленно опустил и повернул в сторону Ильязда голову и, как будто только теперь вопрос наконец достиг его, ответил: “Да, я знаю, – и после молчания: – Я уже много раз видел, как вы по ночам совершаете круг, идя против звезд и навстречу солнцу, вместо того, чтобы идти посолонь⁶, – молчание. – Вы сами делаете себя несчастным”. – “Вы думаете, что, если бы я всякий раз шел в обратном направлении, никаких несчастий и не было бы?” – “Я хочу сказать, что вы не умеете делать выводов. Это дается немногим. Но с тех, кому ничего не дано, ничего и не требуется. Вам же дано многое, но вы расточаете дар, не научившись делать выводов. Я думаю, что вы могли бы выучиться, если и не блестяще, то во всяком случае скрасить тот пробел, ужасный пробел, который делает все данное вам ни к чему, – он говорил очень хорошо, не на вульгарном французском языке Константинополя, а литературно, точно воспитанник духовной семинарии, округляя изречения. – Я вас знаю, вы можете ничего не говорить о себе, ваше прошлое, настоящее, будущее мне теперь ясно. Вы, горе от ума, одна из многих жертв той лихорадки, которую переживает человечество. Но вы не первый и не последний. Смотрите на нее”, – и Сумасшедший простер руку к небу. Ильязд поднял глаза, соображая: “Полярная звезда?” – “Да, знаете ли вы, что с ней происходит?” Врать не было никакой возможности, и Ильязд, хотя и привыкший делать вид, что он решительно все знает, а с другой стороны, ничему не удивляться и считать естественным, что под личиной вшивого сумасшедшего скрывается всемогущий маг, пробормотал, смутившись: “Нет, не знаю”. – “Это естественно, вы знаете, что это Полярная звезда, но выводов не делаете. А между тем она приближается к полюсу. Процесс этот начался тысячи две лет тому назад, с событиями, слишком всем хорошо известными, и приблизительно с тысячного года после рождества, когда европейское первенство начинает определяться, звезда эта стала тем, чем она есть, Полярной. Чем ближе она к полюсу, тем с большею быстротой подымается, достигая зенита и уже давая проскальзывать признакам будущего падения, эта христианская европейская культура. Через восемьдесят пять лет она будет ближе всего к полюсу⁷ – звезда и культура. Последние изобретения этой культуры, последние открытия, пожирающие самих себя, будут сделаны. Начнется упадок, очередь за другими культурами⁸. Не беспокойтесь за человечество, оно переживет еще не одну. Вы одна из жертв этого лихорадочного приближения к цели, которая никогда не будет достигнута. Наблюдайте звезды, они утешат вас. Я прихожу сюда так часто, чтобы смотреть на звезды. Годами описывают они над моей головой круги. Только через звезды мы можем найти ключ угасшим цивилизациям и той, расцвет которой был за двадцать семь веков до Иисуса. Тогда Дракон сидел на престоле”.

“Опять лекции, – подумал Ильязд. – Я не знаю, лучше ли его миросозерцание хаджибабинского, но для меня это одно и то же. Роются в законах мироздания, а человека-™ проглядели”.

– Век, о котором вы говорите, начался с Утешителя, – наконец вставил он, пытаясь поймать тон собеседника, – а разве звезды нас утешают?

– Нет, поэтому-то никто за ними не наблюдает, как четыре тысячи лет назад, так как век проходит под знаком вздорного утешения. Утешать, кого в чем, почему (Ильязд был доволен, ему казалось, что он попал в точку), мудрость не нуждается в утешении, а ставка на глупых – дурная ставка. Но скоро этой позорной игре будет положен предел. Еще восемьдесят пять лет, всего восемьдесят пять лет.