Философия футуриста. Романы и заумные драмы

Двери обжорки распахивались в одиннадцать. Но уже с десяти утомительный запах разогреваемых щей стелился по площади и окрестностям, и привлеченные им сбытчики денежных знаков покидали Лестницу и выстраивались в очередь от обжорки до самой башни и даже за башней в ожидании ежедневной тарелки и порции хлеба и щеголяя остатками военной выправки². Но сколь строго не соблюдалась очередь и не охранялся сбытчиками задний ход, первые ворвавшиеся никогда не бывали первыми: за единственным долгим столом уже восседал Яблочков, полоща пальцы в пахучей жиже, вылавливал из тарелки волосы седовласой хозяйки, и вкупе с хозяином разводил философию. И голодные сбытчики безо всякого одушевления принимались за щи и сырой хлеб, вяло шлепали ложками, неохотно жевали, словно их ожидала лучшая пища и допустимо было высказывать презрение к этой кухне. Зато с ожесточением и неистовством набрасывались они на философию, и без вмешательства следующих, ожидавших очереди, зачастую без кулачного боя немыслимо было заставить их уступить место другим алчущим и жаждущим правды.

Это были всё люди, пережившие войны, внешнюю и Гражданскую, наскитавшиеся между фронтами и чего только не навидавшиеся. Глаза каждого были сокровищницей событий, совершенно исключительных и о которых те, кто были вне театра этих событий, никогда не смогут себе составить, кроме самого приблизительного, понятия. Но если бы какой-либо любопытный, будь то газетчик, или иностранец, или просто любящий развесить уши по поводу действенных событий, кто-либо, придающий значение жизненным фактам, по личным своим вкусам или следуя моде, фактам, событиям, мелочам, характерным для эпохи, кто-либо, для кого жизнь – сцепление материальных фактов, возникающих один на основании другого, или просто собиратель образчиков человеческого поведения, на что, мол, человек способен, во всех смыслах этого слова, – если бы такой вопрошающий появился тут, в обжорке, и вздумал спросить об этом одного из сбытчиков, то потерпел бы самое злое разочарование. В памяти этих людей события, которые они пережили, не оставили решительно никаких воспоминаний. Быть может, порывшись, каждый из них и мог бы вытащить что-нибудь. Но заставить кого-либо из этих русских рыться в своей памяти? Нечего об этом думать. Каждый из них мог вам найти какие вам угодно денежные знаки, мог питаться какой угодно гнилью, терпеть какие угодно лишения. Но тратить умственные усилия на воспоминания о Гражданской или иной войне? Нечего об этом и думать. Весь остаток их сил, их способностей рассуждать, мыслить, говорить уходил на философию, и только на философию и ни на что другое.

Философствовали Яблочков и хозяин обжорки, им принадлежал выбор очередного урока. Философствовали сорок сбытчиков за сорока приборами (правильнее: сорока ложками в столовой), и так как все галдели и орали, как только могли, то, о чем говорилось в обжорке, было отчетливо слышно на площади, предмет разговора подхватывался остальными, и поскольку на Лестнице царила зловещая скука и тишина, постольку здесь кричали и радовались, неистовствовали и трепетали, решая проклятые вопросы.

– А я вам говорю, – визжал Яблочков, – что все случилось потому, что государыня носила на груди свастику с движением налево вместо движения направо³. Вы человек посвященный и разумеете достаточно, чтобы я вам объяснял значение великой сей разницы. Можно ли было при таких условиях избежать революции? Никак. Что такое есть революция, спрашиваю вас, что такое? Мы с вами вчера договорились?

Хозяин и сорок лысых хором⁴:

– Революция есть торжество злых сил над добрыми. Яблочков:

– Всякое ли торжество злых сил над добрыми есть революция?

– Нет, не всякое. Революция есть торжество злых сил над добрыми посредством потрясения государственного порядка.

– Правильно. Когда подобные истины установлены, можно продолжать с надеждою прийти к обоюдному согласию. Я вот и говорю: раз революция есть торжество посредством потрясения государственного порядка, то внимание наше должно быть направлено на государственный порядок и что с ним связано.

– Позвольте, прошу слова, – заревел неожиданно один из стоявших на пороге, – хотя вы уже договорились относительно природы революции, я считаю определение ваше нелогичным и прошу позволения высказаться по предмету.

– Ах, нет, – завизжал Яблочков, вскакивая и хлопая пятерней по тарелке и забрызгав супом стол и соседей, – если мы будем пересматривать определения, на которых мы все сошлись, да еще такие, на которые мы потратили с неделю, то мы никогда не дойдем до конца. Прошу не забывать, что наша общая цель – найти верное средство к преодолению революции.

– Это насилие! – заорали не менее пронзительно другие из присутствующих. – У вас нет права запрещать что-либо!

Голоса:

Это насилие, диктатура, вы не смеете запрещать это говорить, долой Яблочкова, долой, просим, просим, ебена мать

Яблочков:

Это не работа, а трата времени, так всякий может свести на нет, я протестую, я отказываюсь, ебена мать, ступайте к черту