Философия и гуманитарные науки

При дневном свете Новарио выглядел лет на десять старше; его воспаленные от недосыпа глаза, выбившаяся из брюк рубашка и растрепавшаяся прическа дополняли классический вид малахольного полуночника.

– Прежде чем мы разойдемся… нам надо подумать, как сообщить о смерти коменданта.

– Анонимный звонок, – предложил Новарио.

– Ладно, я этим займусь, – сказал я.

Мы решили выйти по очереди, чтобы нас не видели вместе. Я поехал домой на такси. Из последних сил принял ванну и упал в кровать. Уже лежа, я взял телефон, позвонил в полицию и сообщил им о трупе. Оператор хотела меня расспросить поподробнее, но я бросил трубку.

Всю субботу и воскресенье я провел в постели: смотрел телевизор и немного работал над рассказом Брокки. В понедельник я не нашел в себе сил, чтобы подняться, и прежде всего потому, что в воскресенье ко мне приходила мать. Она язвительно раскритиковала мою квартиру, обозвав ее «свинарником». Объясняя свой жалкий болезненный вид, я сказал, что играл с приятелями в футбол под проливным холодным дождем.

– Занятия спортом – это, конечно, хорошо, но ты все-таки не забывай, что ты всегда был болезненным слабеньким мальчиком, – высказалась мамаша. Придавленный тяжестью ее слов, я весь сжался. Казалось, еще немного – и я просто исчезну.

Мать очень обрадовалась, узнав, что ее давний друг – доктор Конде – поручил мне дополнительную работу. Я начал рассказывать, в чем заключается эта работа, ей это было не интересно; ей хотелось послушать сплетни или «новости культурной жизни», как она это называла. Кажется, в этом смысле я ее разочаровал.

– С такой работой у тебя есть все шансы продвинуться. Завести полезные знакомства, окунуться в культурную жизнь. Используй свое положение.

Когда мать ушла, я решил взять себе дополнительный выходной в понедельник. Я пришел в институт лишь в четыре часа пополудни во вторник. На кухне сидели Фриландер, профессор нейролингвистики, и Либераторе, секретарь кафедры славянской литературы.

– Вы слышали про коменданта? – спросили они хором.

– Он по-прежнему в депрессии?

– Хуже: он умер.

Я попытался изобразить удивление. Я спросил: как, когда? – В субботу был анонимный звонок в полицию. Они ждали до воскресенья, чтобы убедиться, что это не розыгрыш, потому что сначала они подумали, что это просто студенты так шутят; тем более что здание было закрыто, и они не могли войти без ордера, а ордер выписывают по решению суда.

– Причина смерти известна?

– Он упал в пролет лестницы. Его нашли в вестибюле, лежал на полу лицом вниз. С расколотым черепом.

– А что говорят в полиции? – Я подумал о веревке.

– Они не дают никакой информации, – сказал Фриландер. – Между университетом и полицией всегда были трения. Поскольку руководители факультета хотят провести свое собственное расследование, полиция умыла руки.

Я вышел на улицу, чтобы позвонить Новарио по телефону-автомату. У меня было предчувствие, что с кафедры лучше не звонить.

– Убийца сбросил труп в лестничный пролет, – сказал я Новарио, кажется, даже не поздоровавшись.

– С веревкой на шее?

– Кажется, нет. Вы когда думаете уезжать?

– Собираетесь поделиться трудами Брокки только с Гранадос? Я не доставлю вам этого удовольствия.

– Мне не нужны книги Брокки. Мне просто не хочется появиться в выпуске новостей. Или в суде.

– Не волнуйтесь, Миро. Против вас нет никаких улик. Они наверняка решат, что это было самоубийство, и, когда все успокоится, мы предпримем еще одну экспедицию.

Я пробыл в институте до самого закрытия, частью из-за того, что хотел собрать больше информации, частью из-за того, что действительно сильно нервничал. Я заговаривал с каждыми встречным, пытаясь узнать что-нибудь новое о смерти коменданта. Под предлогом поиска документов, необходимых мне для работы, я спустился в офис в подвальном помещении, чтобы поговорить с мужчиной в синем комбинезоне и толстой женщиной. Когда я вошел, там сидело еще четверо человек. Мне показалось, что все они косятся на меня с недоверием.

– Вам эти бумаги сегодня горят? Вы что не видите, что у нас горе? – упрекнула меня толстуха.

По счастью, кто-то вступил в разговор, отвлекая внимание.

– Когда его заберут? – спросил курьер.

– Когда позволит судебный врач. Кажется, завтра.

– А вскрытие будет?

– А я-то откуда знаю? Но такие депрессии, как была у него, часто заканчиваются трагедией.

– Он, наверное, хотел, чтобы его удержали от этого шага, – осмелился предположить курьер. – Может быть, он безмолвно просил о помощи, но никто ничего не заметил.

– Да нет, – заявила толстуха. – Эти неврастеники никогда никого не предупреждают. Они просто кончают с собой, и все. Когда решат, что так надо.

– А ночной сторож?

– Не поминай лихом. О нем только известно, что его никогда нет, а когда он здесь, он спит.

В общем, я понял, что здесь ничего нового я не узнаю, и вернулся на кафедру. В Берлоге меня ждал Конде. Я начал рассказывать ему о смерти Виейры.

– Увольте меня от плохих новостей, Миро. Я жду ваших отчетов. Есть какие-нибудь результаты?