Философия и методология науки XX века: от формальной логики к истории науки. Хрестоматия.

5. Имеют ли смысл неверифицируемые предложения? Почему?

6. Отрицают или принимают логические позитивисты данное утверждение: «Совокупность истинных протокольных предложений образует твердый эмпирический базис науки»? Обоснуйте свой ответ!

7. Какая философская позиция ближе Р. Карнапу — номинализм или реализм? Почему?

8. С какой целью была разработана Р. Карнапом концепция «языковых каркасов»?

9. Р. Карнап указал на более строгую трактовку идеи существования: «Существовать — значит быть значением квантифицированной переменной». На какие новые аспекты существования Карнап обратил внимание?

10. Что значит принятие какого-либо рода объектов, по Р. Карнапу?

11. Почему логические эмпиристы отказались в конечном счете от феноменализма и перешли к «вещному» эмпирическому языку, опиравшемуся на понятие наблюдения?

12. Почему логическим эмпиристам в конечном счете пришлось ослабить свой критерий демаркации (научное знание / ненаучное знание) и заменить его критерием частичной верифицируемости?

3. ФИЛОСОФИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

3.1 Уиллард ванн Орман Куайн. Онтологическая относительность

I

Я слушал лекции Дьюи по искусству как опыту, когда был выпускником университета в 1931 г. Дьюи был в Гарварде первым лектором, читавшим цикл лекций им. Вильяма Джемса. Теперь я горжусь, что был первым лектором цикла лекций Джона Дьюи.

Философски я был связан с Дьюи через натурализм, являвшийся доминантой его творчества на протяжении трех последних десятилетий его жизни. Вместе с Дьюи я считал, что знание, разум и значение суть части того мира, с которым они имеют дело, и что они должны изучаться в том же эмпирическом духе, который оживляет естественные науки. Для первой философии места нет.

Когда философ натуралистического склада обращается к философии духа, он обязан говорить о языке. Значения суть значения языка. Язык же является социальным искусством, которым мы все овладеваем целиком и полностью на основании явного поведения других людей при общественно распознаваемых обстоятельствах. Однако значения, эти призраки мысленных сущностей, делают сомнительным доход бихевиоризма. Дьюи был предельно ясен в своей позиции: "Значение не является психической сущностью, оно является свойством поведения".

Зафиксировав институт языка в этих терминах, мы увидели, что, однако, не может существовать какого-либо личного языка. Этот момент был отмечен Дьюи еще в 20-х годах. "Монолог, — писал он, — продукт и рефлекс разговора с другими". Позже он объяснял это таким образом: "Язык — это специфический модус взаимодействия по крайней мере двух единиц бытия — говорящего и слушающего, он предполагает организованную группу, к которой эти создания принадлежат и из которой они черпают свой навык речи. Язык — всегда отношение". Годом позже Витгенштейн также отверг личный язык. Когда Дьюи писал в такой натуралистической манере, Витгенштейн еще придерживался своей теории копирования.

Теория копирования (the copy theory) в ее различных формах стоит ближе к основной философской традиции, а также к современной установке здравого смысла. Некритическая семантика является мифом о музее, в котором значения — экспонаты, а слова — ярлыки. Переключиться с одного языка на другой значит сменить ярлыки. Главное возражение натурализма против этой позиции состоит не в том, что значения объясняются как мысленные сущности, хотя и этого возражения достаточно. Главное возражение сохранялось бы даже в том случае, если бы экспонаты под ярлыками были не мысленными сущностями, а платоновскими идеями или даже конкретными объектами — денотатами. Семантика будет страдать от пагубного ментализма, пока мы рассматриваем семантику человека как что-то, определяемое в уме человека, за пределами того, что может быть явно показано в его поведении. Самые сокровенные факты, касающиеся значения, не заключаются в подразумеваемой сущности, они должны истолковываться в терминах поведения.