Читаем Философия и психология фантастики полностью

Безусловно, одной из причин такой ситуации стал опыт неудачных предсказаний. Пророчества и писателей, и мистиков, и футурологов, и пытающихся прогнозировать ученых разных специальностей слишком часто не сбываются, или, во всяком случае, сбываются не в точности. Но каковы бы ни были причины, напрашивается следующий общий вывод: тот факт, что в литературе изображение будущего является уделом именно фантастики, доказывает, что в массовом подсознании западной цивилизации к будущему относятся все-таки как к тому, что не существует - хотя многочисленные романы о машинах времени утверждают обратное.

Тема будущего возникает в литературе и искусстве в связи с темой развития. Но стоит вспомнить, каким большим авторитетом в нашей культуре обладает метод мышления, иногда называемый негативной диалектикой, или, говоря несколько проще, как часто понятие "развитие" философы связывают с понятиями "ничто" и "отрицание". Еще блаженный Августин в свое время говорил, что тварные вещи именно потому и изменчивы, что сотворены Богом из ничего. Эта мысль, впоследствии варьируемая в различных философских учениях, нашла свое высшее воплощение в теории Гегеля, говорившего, что всякая вещь есть синтез Бытия и Ничто, что выражается в ее несамотождественности и становлении. Все это демонстрируют нам, что для западной культуры в идее развития на первый план выходит именно отрицание настоящего, в то время как наступление будущего остается оттененным и проблематичным. Анализируя свойства развития, мы прежде всего видим, что вещь в ее нынешней качественной определенности должна погибнуть, что объект подвергается опасности, идущей от ничто, которое вытесняет вещь в ее теперешнем виде. Тот факт, что на место погибшей вещи придет что-то новое, что изменившись, вещь в некотором смысле сохранится, представляется нам сомнительным - или во всяком случае, более сомнительным, чем негативный аспект развития. Смерть вещи является более достоверной, чем ее гипотетическое посмертное существование.

Для западного человека будущего не существует, и он в это верит. Только настоящее - настоящее. Именно поэтому наглядный прогноз будет всегда плодом чистой фантазии, фантастическим проектом - даже если этот прогноз рассчитан по всем правилам науки и сбудется со стопроцентной точностью. Признак фантастики - изображение несуществующих фактов, а будущего не существует. Если прогностическое произведение когда-нибудь перестанет быть фантастическим, из этого не следует, что его нельзя считать фантастическим сегодня. Именно нереальность будущего делает терпимым сосуществования альтернативных прогнозов, к которым все равно относятся как к произведениям изящной словесности - даже если это не романы Жюля Верна, а доклады Римского клуба или Американского совета по разведке, тем более что пресса в равной степени интересуется прогнозами астрологов, футурологов, ученых и писателей-фантастов. Пока будущее не наступило, любой рассказ о нем остается сказкой про несуществующую страну фей. Ну а когда будущее наступит, оно, скорее всего, сделает устаревшими все альтернативные прогнозы, уже бесповоротно превратив их в произведения литературы - и только. Но если даже произойдет невозможное, и прогноз сбудется, это не дает нам основания пересматривать его литературный статус. Сказка про страну фей остается сказкой, даже если мы научно докажем, что если бы страна фей существовала, то в ней все бы происходило именно так, как описано в этой сказке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932
Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917-1932

Сюрреалисты, поколение Великой войны, лелеяли безумную мечту «изменить жизнь» и преобразовать все вокруг. И пусть они не вполне достигли своей цели, их творчество и их опыт оказали огромное влияние на культуру XX века.Пьер Декс воссоздает героический период сюрреалистического движения: восторг первооткрывателей Рембо и Лотреамона, провокации дадаистов, исследование границ разумного.Подчеркивая роль женщин в жизни сюрреалистов и передавая всю сложность отношений представителей этого направления в искусстве с коммунистической партией, он выводит на поверхность скрытые причины и тайные мотивы конфликтов и кризисов, сотрясавших группу со времен ее основания в 1917 году и вплоть до 1932 года — года окончательного разрыва между двумя ее основателями, Андре Бретоном и Луи Арагоном.Пьер Декс, писатель, историк искусства и журналист, был другом Пикассо, Элюара и Тцары. Двадцать пять лет он сотрудничал с Арагоном, являясь главным редактором газеты «Летр франсез».

Пьер Декс

Искусство и Дизайн / Культурология / История / Прочее / Образование и наука
The Irony Tower. Советские художники во времена гласности
The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

История неофициального русского искусства последней четверти XX века, рассказанная очевидцем событий. Приехав с журналистским заданием на первый аукцион «Сотбис» в СССР в 1988 году, Эндрю Соломон, не зная ни русского языка, ни особенностей позднесоветской жизни, оказывается сначала в сквоте в Фурманном переулке, а затем в гуще художественной жизни двух столиц: нелегальные вернисажи в мастерских и на пустырях, запрещенные концерты групп «Среднерусская возвышенность» и «Кино», «поездки за город» Андрея Монастырского и первые выставки отечественных звезд арт-андеграунда на Западе, круг Ильи Кабакова и «Новые художники». Как добросовестный исследователь, Соломон пытается описать и объяснить зашифрованное для внешнего взгляда советское неофициальное искусство, попутно рассказывая увлекательную историю культурного взрыва эпохи перестройки и описывая людей, оказавшихся в его эпицентре.

Эндрю Соломон

Публицистика / Искусство и Дизайн / Прочее / Документальное