Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

– Теперь я хотел бы поговорить о вопросе любви в более общем смысле и рассмотреть проблему инаковости. В своих работах Вы подходите к вопросу инаковости через политику и любовь. С другой стороны, по Вашему мнению, этика не является условием, в отличие от политики, любви, искусства и наук. Другой для Вас – не нечто недоступное, не моральная трансцендентность; но также он не мир и не атмосфера. Как в таком случае в Ваших работах рассматривается вопрос Другого? Можно ли действительно мыслить инаковость, отправляясь исключительно от ареалов любви и политики? Не пропускаем ли мы тогда что-нибудь?

– Существенная характеристика моей философии в том, что она не видит в «другом» проблемы. Инаковость – это то, что есть. Всё от всего отличается, все – не то, что всё остальное. Поскольку я нахожусь в онтологии, которая является радикальной онтологией множественности, различие и инаковость – это то, от чего я отправляюсь; это просто режим бытия. В определенном смысле, инаковость – это не моя проблема. Вопрос отношения – другое дело. Отношение между двумя разными терминами есть не потому, что есть инаковость. Я бы даже сказал, что на первичном уровне моя онтология – это онтология инаковости без отношения. То есть на уровне бытия нет отношений.

Я ввожу отношение только на уровне явления; это категория мира, а не бытия. Поэтому меня интересует не инаковость как таковая. Что означает тот факт, что два разных термина находятся в одной и той же ситуации и разделяют нечто в качестве общего? Вот что мне интересно – со-общее. Как получается, что два онтологически различных термина, погруженных в эту пучину инаковости, которой как раз и является анархия бытия, могут, тем не менее, иметь нечто общее?

– Иметь нечто общее – значит также начаться общаться? До чего может дойти такое общение?

– На самом деле, я все больше придерживаюсь того тезиса – платоновского, по правде говоря, – который указывает на условия, благодаря которым два субъекта, два индивида действительно общаются. Если два индивида на самом деле общаются, означает, что они и правда находятся в отношении друг к другу, и форму этого отношения можно прояснить; то есть они не просто в механических отношениях внеположности, нормальных для любой произвольной ситуации (поскольку все состоит из разделенных множественностей).

Думаю, что я предлагаю здесь достаточно радикальный тезис: настоящее общение возможно лишь под знаком Идеи. Люди в своем животном бытии вступают в общение лишь настолько, насколько они в равной мере включаются в процедуру истины. Общение – это столь же исключительный феномен, как и истины. В тех случаях, когда нет этой исключительности, нет и подлинного общения, есть лишь элементарное отношение, нормированное выживанием одних и других в универсуме, состоящем из явлений произвольных тех или этих.

То есть я считаю, что действительная интериоризация индивидом необходимости другого имеет место только тогда, когда два индивида сопринадлежат одному и тому же субъекту, одному и тому же субъекту истины. Любовь – это первый опыт такого типа. Индивиды, включенные в процедуру любви, реально разделяют нечто общее, подлинное общение, и они готовы отметить, что общение в этом случае не должно пониматься в качестве чего-то рационального или простого. Оно само представляет собой тяжелый труд любви.

Говоря вообще, действительное наличие разделения чего-то общего, общения между человеческими индивидами, охваченными, облаченными процедурой истиной, – это единичный опыт. В этом смысле нет общей теории инаковости; есть всегда лишь единичная теория, зависящая от того или иного случая, теория фигур, в которых мы общаемся под знаком Идеи, поскольку только под ее знаком бывает общение. Например, «коммунизм» – это слово, высказывающее общее, со-общее. Но он не отсылает к онтологии со-общего, а лишь к необходимости работать над расширением исключительного характера процедур истины, внутри которых и правда происходит общение.

Если принять эти условия, можно привести простые примеры общения: два человека, захваченные процедурой любви, но также люди, глубоко и по существу обсуждающие математическую задачу, публика в театре, участники политической манифестации, два человека, смотрящие на одну и ту же картину…

– Вот повод поговорить о «субъекте». Это понятие Вы понимаете в довольно специфичном смысле, во всяком случае, это не психологическая индивидуальность. Могли бы уточнить, что Вы понимаете под «субъектом»?