Философия как духовное делание (сборник)

Процесс этого отмежевания может идти очень медленно и неуловимо, скрываясь за общностью внешних культурных форм, нивелирующих уровень взаимодействия. Новое содержание, творимое в душе, следуя общему закону бережливости в трате силы, пытается приспособиться к привычным способам выражения и лишь в редких случаях полной невозможности приспособления создает себе особую жизненную форму. Последствием этого является то, что за одинаковыми словами и деяниями нередко скрываются резко различные идеи и настроения, и глубокие расселины раздвигают души людей, таясь за порослью общего быта.

Духовная обособленность, утверждающаяся на духовном преимуществе, как только она испытывается с достаточной определенностью и силой, неизбежно разрушает иллюзию подлинного общения и понимания. Одинокая душа, раз осознавшая внутреннюю разность внешне подобных форм общения, перестает слышать созвучные отклики в ино-бытии и сама умолкает; ино-бытие или расплывается в пустыню, говорящую лишь своей тишиной, или же теснит душу грубостью притязающей чуждости. Если изначальное одиночество человека, смутно испытываемое и неосознанное, заставляет его забываться в иллюзии общения, то его духовное одиночество гонит его к подлинности одинокого бытия.

Так непосредственное переживание опыта общения приводит душу к познанию того, что общение, по меньшей мере в обычном своем осуществлении, не преодолевает одиночества. Раскрытие этого привычного обмана общения научает далее тому, что опыт общения стоит в ближайшей связи с опытом одиночества, что понимание первого определяется пониманием второго. Решить проблему общения – значит найти путь к преодолению одиночества, а для этого, прежде всего, необходимо познать опыт одиночества в его подлинном бытии.

2

В опыте одиночества индивидуальная душа человека испытывает себя одним из множества других элементов мира. Образ ино-бытия в той или другой форме всегда и необходимо предстоит одинокому, и опыт его во всех существенных и характерных своих особенностях слагается из противопоставления себя – иному. Это ино-бытие может быть очень различно по своему составу: мы противопоставляем себя каждому носителю жизни, пусть будет это человек или божество. Чаще всего противостоят нам в опыте одиночества другие люди, бытие которых мы воспринимаем особенно остро, потому что они подобны нам. При этом основная сущность опыта одиночества не изменяется от того, являются ли образы ино-бытия продуктом личного воображения, или же они свидетельствуют о реальном присутствии живых существ в окружающем мире. И это потому, что в данном опыте существенным является то, как относится сама одинокая душа к другим живым элементам бытия, а это отношение по своему характеру властно заставит испытать реальное присутствие предмета и как таковое, и как его отсутствие.

Однако центральным моментом опыта одиночества является переживание душою самой себя. Душа испытывает себя с особенною повышенною и тяжелою интенсивностью. Мир оказывается расчлененным на две неравные части: одна часть – близкая, реально испытываемая – это сама одинокая душа; другая часть – это уходящее неверное ино-бытие. Первая половина мира стонет под гнетом своей собственной давящей подлинности. Напротив, ино-бытие переживается как что-то ускользающее, неуловимое и в то же время то отталкивающее своей чужеродностью или своей мертвенной пустотой, то манящее, как соблазняющий мираж или как пленительная мечта.

Разделенность между «я» и ино-бытием является в опыте одиночества отнюдь не случайной; она основывается не только на известной противоположности между душой как субъектом и ино-бытием как объектом, но и на своеобразных свойствах природы души. Она ощущает себя как нечто своеобразное: она обладает своей индивидуальной природой, отличающейся от других явлений жизни настолько, что при всем взаимном различии этих явлений они воспринимаются как более близкие между собой, чем с нею. Это личное своеобразие одинокой души как бы отрывает ее от мира, делает его далеким, полагает между нею и им непреходимые грани. Самая возможность близости и единения ощущается как невозможная, как бы изначала и навсегда исключенная. Наконец, в силу того же своеобразия и отношения ино-бытия к одинокой душе слагается по аналогии с отношением ее к миру: она так же далека и чужда ему; между ними нет встречи.