Поскольку корни позитивизма лежат в изучении действительного в присущей ему фактичности и каузальности, на фоне подобных иллюзионистических последствий идеализма он поначалу обнаруживает свою сильную сторону. Он не оставляет эмпирическую действительность наличествовать лишь в общем и целом и как, в сущности, безразличную для духа, как это делает идеализм; но он, как наука, всеми средствами, какие только возможны для него, изучает эту действительность в ее непонятной особенности. Он обнаруживает неограниченную волю к истине в смысле убедительной достоверности об эмпирически сущем. Он дает стимул к исследованию, потому что действительность имеет для него значение уже просто как таковая. По сравнению с тенденцией всякого идеализма замаскировать эту действительность в лучистом тумане своих идеальных сущностей позитивизм осмеливается на риск, желая знать всякую действительность как таковую. Идеализм заставляет человека пугаться непременно необходимых для познания эмпирических изысканий. Он довольствуется успокоительными схемами действительности, как в своем собственном рассмотрении ее, так и в практических делах, прибегая к услугам «экспертов», о знании которых, как только оно по-настоящему касается его самого, он всего охотнее предпочитает вовсе ничего не знать.
Непреклонная приверженность критерию эмпирической действительности: чувственной воспринимаемости в пространстве
и времени посредством наблюдения или свидетельства, - составляет сильную сторону позитивизма в его научных корнях. Поскольку все действительное для нас должно стать также эмпирически действительным как явление, позитивизм не знает границы. Дух становится существованием в пространстве и времени; как таковой, он эмпирически обусловлен и подвержен разрушению. Эмпирическая действительность объективной каузальности природы предстает в том, что стало предметным для нас, как абсолютно объемлющее. Но сила позитивизма сохраняется за ним лишь до тех пор, пока он не абсолютизирует сам себя, то есть - пока он не становится в собственном смысле слова позитивизмом, но остается свободным, всегда партикулярным исследованием в эмпирической действительности.
Действительности и убедительной доказуемости противопоставляет себя свобода, как желанное и должное восхождение (gewollter und gesollter Aufschwung). Сила идеализма заключается в исконном осознании (Vergegenwärtigung) духовных содержаний. Если позитивизм забывает о своем происхождении из подлинной работы исследования и пренебрегает своим ограничением в пределах конечной целесообразности, то идеализм напоминает человеку о его возможностях, заключенных в самом человеке, если он вступает в традицию духа, усваивая ее. Таков антагонизм, в бесчисленном множестве форм проходящий через всю историю мысли. Позитивизм, во имя истины, обращался против фантазий идеализма; идеализм, во имя идеалов, обращался против нивелировки, совершаемой позитивизмом.
В этой полемике нередко обнаруживалось противоречие бытия и мышления борющихся сторон: собственная действительность мыслящего не соответствовала тому, что он мыслил. Можно было видеть поэтому проповедников самого торжественного идеализма в экзистенциальном унижении, а презренных позитивистов в роли благородных борцов за подлинное бытие. Можно было встретить гордящегося только опытом позитивиста находящимся в плену собственных иллюзий, а фантаста-идеалиста - ясно видящим практические дела жизненным реалистом. Что бы мы ни захотели прямо и непосредственно рассмотреть в его истории, позитивизм или идеализм: жизнь мыслящего известным образом все равно оказывается иной. Скорее здесь обнаруживается даже известная тенденция к оборачиванию: что я постигаю в мысли, тем я охотно довольствуюсь как вещью, сделавшейся как будто бы моим достоянием, и тем не менее, как бы в восполнение, на деле, как действительное существование, я осуществляю в то же время совершенно противоположное. Позитивистское мышление, именно в его непреклонно-героическом стремлении видеть действительность без покровов, может проистекать из идеи истины такой экзистенции, которая сама не понимает себя в своем мышлении; идеалистическое мышление может сделаться иллюзией своенравного, лишенного субстанциальности существования, которое избегает и пытаться понимать само себя.