Философия настоящего

Не можем мы считать и два согласованных множества, движущихся относительно друг друга, находящимися в отношениях формы и среды, хотя движение одного множества сообщает другому некоторую структуру в силу самого этого движения. Тот факт, что находящимся в движении может быть сочтено любое из множеств, по крайней мере поскольку речь идет об этом изменении в структуре, делает концепцию формы и среды неприемлемой. Чего мы ищем в среде, так это установления мира, из которого возникло эмерджентное, и, следовательно, условий, при которых это эмерджентное должно существовать, даже если эта эмерджентность своим появлением создала другой мир. Ньютонова материя в Ньютоновом пространстве дала исходную среду, внутри которой происходят все изменения, а Александер представил пространство и время как такую среду, из которой возникли материя, качества, жизнь, разум и божество. Его философия была, в представлении биолога Моргана, философией эмерджентной эволюции[9]. В ней был исторический смысл, относящийся к эпохе эволюционизма. Теория относительности не принадлежит этой эпохе. Ее более глубокие редукции точных условий существования не открывают дверей прошлому. Ранние попытки дать относительности метафизическую формулировку исключают изменение. Они сводят время к параметру, равноправному пространству, и заменяют историю геометрией. Уайтхед, правда, попытался сохранить в релятивистском универсуме движение и изменение. Он удерживал в природе разные временные системы как перспективы, но я не вижу, чтобы он избежал ригидности геометрии пространственно-временного континуума; также мне непонятно, как вторжение вечных объектов в детерминированные таким образом события может открыть двери контингентному.

Но меня интересуют не эти ранние метафизические продукты. На фоне релятивистской физической теории становится видно, что редукция условий изменения — или, в этом случае, движения — была доведена до той точки, где само изменение или движение исчезает. И мы не получаем ситуацию, из которой возникает изменение, пока не постулируем метафизическое царство; но оно не может быть средой, в которой изменение происходит. Напротив, пространство-время становится реальностью, а изменение — ее субъективным отражением. То же и в случае, когда мы пытаемся свести теорию энергии как «что это» физического объекта к ситуациям, внутри которых возникают объекты, конституирующие как таковые системы, в которых энергию можно измерить. Подобную доктрину предложил Оствальд: он задает энергию как метафизическую сущность, саму по себе не входящую в область физической материи, и эта сущность может конституировать объект заранее, до систем, в которые он может войти. Масса как количество материи давала подобную концепцию; хотя она не поддавалась точному определению, ее все же можно было считать занимаемым объемом, проявляющим себя в инерционном сопротивлении, и, следовательно, мысленно принять как предпосылку системы вещей. Энергия же, могущая принимать разные формы и оставаться при этом той же самой, теряет эту эмпирическую ценность. Ее можно представить в объекте лишь постольку, поскольку система этого типа уже есть в наличии. Чтобы представить электрон, надо иметь в распоряжении электромагнитную систему. Представить тело, содержание которого образует энергия, раньше системы — значит постулировать метафизическое царство, не попадающее в тот круг, внутри которого действенны гипотезы ученого. Это не составляет проблемы до тех пор, пока гипотезы ограничиваются ситуациями, в которых системы уже есть в наличии. «Что это» объекта может быть определено в рамках системы. Но концепция энергии как природы физической вещи не дает нам среду, в которой можно выстроить систему. И концепция относительности, и концепция энергии как природы физической вещи указывают, что мы вывели нашу технику точного измерения и наш анализ за пределы историчности, т. е. либо не можем вернуться к такому логическому началу, какое представил Александер в своей масштабной философии эмерджентности или эволюции, либо, если делаем это, то должны прийти к нему в некоем метафизическом царстве, выходящем за рамки научного мышления.