Философия «обрывков» действительности

Психический мир Смирницкого охвачен в известной степени патологическими движениями. Но откинем патологический фон нарисованной им картины; вычеркнем из его признания все то, что подсказано ему ненормальными элементами его внутренней жизни, – т. е. игнорируем его утрированный панический ужас перед жизнью. И тогда Смирницкий окажется выразителем настроения целой общественной группы, а его слова приобретут значение «групповой» исповеди.

Это – исповедь интеллигентов, капитулировавших перед «случайностями» и «возможностями», которыми обставлена их борьба за существование.

Если большая часть названных интеллигентов и свободна от пароксизмов «безумного «ужаса, то все же чувство боязни «случайностей» и «возможностей», желание застраховать себя от последних являются самыми могущественными факторами в жизни этих интеллигентов.

А поставивши на первый план интересы личной борьбы за существование, эти интеллигенты принуждены признать себя во всех отношениях банкротами.

Спасаясь от «возможностей» и «случайностей», они обрекают себя на рутину сереньких «буден», закрепощают себя конторской или канцелярской, бюрократической или казенно-научной службой.

Жизнь приобретает в их глазах характер механически-стихийного процесса.

Они отказываются от активного проявления воли. Они «плывут по течению».

…И они чувствуют, что отданы во власть каких-то внешних «темных сил: что живут в царстве «необходимости».

«Я никогда не был свободен; я делал все по принуждению и делаю то, чего не хотел, по необходимости служил, по необходимости живу – заявляет герой рассказа С. Яковлева «Калейдоскоп»[3]. И эти слова, должны повторить все «сдавшиеся на капитуляцию» интеллигенты.

Отказ от активной воли, подчинение «необходимости» – порождают пессимизм.

В «механическом», «рутинном» существовании интеллигенты не видят «смысла». Их жизнь объявляется или бесцельной; их положение признается ими совершенно «безнадежным». Себя самих они считают «жалкими» и «инвалидами».

В окружающей их среде они также не могут усмотреть ничего положительного: борьба за существование поставила их лицом к лицу с миром «мещанства», с миром «филистерских», плоско-утилитарных интересов. Там также царство «необходимости», там также жизнь лишена «смысла и цели».

Лишь этот» мир» они хорошо знают и могут правильно понять, тем более, что по некоторым своим стремлениям они не чужда «культуры» этого мира (противники «мещанства», они, тем не менее, служат идеалу «мещанской грошовой обеспеченности», заражены духом «мещанской умеренности и аккуратности»).

От других общественных слоев «капитулировавшие» интеллигенты далеко ушли. Они почти незнакомы с ними. В их глазах другие общественные слои оказываются какими-то фантомами, какими-то абстракциями. Только по традиции, «сдавшиеся» интеллигенты возлагают на некоторые из этих общественные слои надежда, считают их носителями прогресса и будущими спасителями человечества. Иногда «сдавшиеся» интеллигенты не прочь – опять-таки по традиции – потолковать о наступлении «царства Божьего» на земле, потолковать именно так, как толкует об этом чеховский герой – доктор Астров.

«Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили всю жизнь так глупо и так безвкусно, – те, быть может, найдут средства как быть счастливыми, а мы… У нас… только одна надежда и есть. Надежда, что всегда мы будет почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные».

Другими словами, мечты о счастливом будущем человечестве не основываются в глазах «сдавшихся» интеллигентов ни на чем реальном.

Прогресса из данных опыта эти интеллигенты вынести не могут.

Да, действительно, замкнувшись в сферу их опыта, т. е. опыта, который суммируется их наблюдениями, с одной стороны, над их собственной жизнью и над жизнью мещанского царства – с другой стороны, заикнувшись в эту ограниченную сферу, говорить ни о каком прогрессе нельзя.

Да. действительно, если иметь в своем распоряжении только два «опытных» обобщения:

1) они, – «сдавшиеся» интеллигенты – «утомленные, надорванные с тяжелой головой, с ленивой душой, без веры, без любви, без цели, как тени, скитаются среди людей и не знают; кто они, зачем живут, чего хотят» (слова одного чеховского героя),

и 2) «мещанское царство» – мелко, безыдейно, пошло;

и если, при этом, общество «сдавшихся» интеллигентов и мир «мещанства» отожествлять с понятием «все человечество» и жизнь названных общественных групп – с понятием «жизни вообще», то вполне естественно дойти до самого глубокого пессимизма по отношению к эмпирической действительности, заразиться паническим «страхом перед жизнью», заговорить об безысходном «трагизме жизни».