В более древние эпохи — эпохи зарождения имущественного неравенства и торжества группового брака — женщина была абсолютно лишена выбора — как коллективная собственность мужчин рода. Она выступала деторождающей силой, увеличивающей численность — могущество рода, а потому была бессильна в своем выборе. Женщина могла выбрать мужчину, соблазняя его, но этот выбор был выбором на одну ночь и растворялся в общеродовой оргиастической стихии. Такой выбор-соблазнение переходит во времена привычной нам моногамной семьи и называется изменой, караясь сначала законами, а затем моралью рода.
Ясно, что во все эти эпохи бытие старой девы ограничивается лишь физическим уродством или однозначными психическими отклонениями, делающими ее ритуальной девственницей. Впоследствии католическая и православная культура христианства создают женский монастырь, где одиночество старой девы может реализоваться более полно. Но это одиночество есть результат полного запрещения выбора в мире мужчин.
Итак, жизнь старой девы до середины XIX века весьма сильно регламентируется родом.
Все это коренится в коллективном бессознательном современного нам общества и поднимается в каждом из нас, когда мы встречаем старую деву. Нынешнее общество дало женщине право на одиночество, но при этом сделало ее изгоем, окружая водоворотами психологических дискомфортов — прежде всего в виде насмешки и саркастической жестокой иронии.
Феномен холостяка значительно более древен, чем феномен старой девы — в силу изначально большей свободы мужчины в распоряжении своим одиночеством…
На первый взгляд кажется, что в современную эпоху с ее легкостью разводов женщина и в браке сохраняет возможность выбора. Поэтому ей незачем оставаться старой девой, чтобы сохранить право выбора. Однако это далеко не так. Замужняя женщина опутывается привычками и боязнью потерять то малое, что она получила от жизни. Если к этому добавляется появление детей, ситуация с выбором становится почти безнадежной в земной жизни женщины.
Одиночество старой девы — всегда протест против такого положения дел. Старая дева есть отрицание женственности и протест против заключения женственности в клетке семейной жизни с нелюбимым человеком. Но такой протест обречен, ибо это протест против мужского вообще. В этом — корень трагедии старой девы. Она стремится освободить женщину от мужчины, а не мир мужчин и женщин. Ей нет дела до идеального мира мужчин и женщин. И за это земные и несовершенные женщины и мужчины отвечают ей презрением и насмешкой. Старая дева пытается ответить тем же, но ее насмешки смешны окружающим, они не достигают цели.
Остается презрение.
И для усиления его старая дева концентрирует его в злость.
Весь мир представляется старой деве потоком эротических обид, направленных против нее. И она отвечает на них иногда неуклюже и потешно, а иногда расчетливо и жестоко. Пространство и время ее экзистенции замыкаются внутри Эротической Обиды, которая окружает ее, словно мыльный пузырь, не желающий лопнуть. За дрожащими стенками этого пузыря искажены черты старой девы, искажена вся ее жизнь.
Секс отчуждает старую деву от всех остальных женщин. Он отделяет ее и от свободной женщины. В наибольшей степени старая дева ненавидит именно свободную женщину, покоряющую мужчин в рамках одного с нею незамужнего статуса. Сексуальная наполненность одиночества свободной женщины пронзает ее. И если эротическая обида — оболочка старой девы, то сексуальная обида — ее рана. Эротическая обида может быть надумана, сексуальная обида всегда вещественна и зрима. Все вещество сексуальных отношений мира давит на старую деву и переживается ею как личная, мировая тяжесть. И злость старой девы кажется абсолютной…
Возможно ли избавление от этой злости? Да.
Над старой девой всегда витает образ мужчины. Это или утерянный возлюбленный, или идеал, который так и не воплотился в реальность. Этот образ — самая глубокая травма и корень бессознательного старой девы. Более того, это корень всей ее жизни. Он творит и определяет ее.
В пограничной ситуации этот образ врывается в сознание, и в такой момент происходит выбор: дальнейшее и окончательное озлобление на мир мужчин и женщин или ощущение себя частицей этого мира, которой тоже дарована надежда на спасение от пребывания без Единственного мужчины, — пусть даже за чертой земной жизни. Это прекрасно выразил Отто Вейнингер:
«Старая женщина тем злее, чем больше она старая дева. Если мужчина и созданная им женщина снова встречаются во зле, то оба должны погибнуть; если же они встречаются в добре, — тогда совершается чудо»[5]
.Поиск Единственного мужчины, который даст полноту бытия, для старой девы есть прежде всего поиск надежды в себе.
Мы можем смеяться и шутить над старой девой. Мы можем жалеть ее. Но она — признак эротического недуга всего человечества. Эмансипация старой девы от ее одиночества означает эротическое освобождение человечества — исчезновение мира без любви.
Глава 5
Сексуальный маньяк и его одиночество