Философия повседневных вещей, 2011

Итак, скажу теперь пафосно: насилие - это повитуха человеческой личности и пружина ее истории. Каждодневное усилие быть человеком - это перманентное внутрь и наружу направляемое насилие. Кем был бы некий конструируемый социальными технологами «ненасильственный» толерантный субъект? Кастратом или, скорее, фантомом. Для животного он был бы нежизнеспособен (как прошедший обработку Алекс в «Заводном апельсине»), для человека он был бы просто полуфабрикатом. На манер знаменитого декартовского «мыслю, следовательно, существую», можно выразиться так:

Там же. С. 108.

97

«существую, когда проявляю усилие существовать». Я есть, когда я применяю силу в отношении к своему телу и духу, когда способен сопротивляться растворяющему во мне личность обществу, стаду, природе, миру. Но во избежание солипсизма следует повернуть эту формулу еще и так: объективность, фактичность моего существования доказывается встречной силой другого. Если я составляю для другого человека (а также целого общества и его инстанций) проблему, объект, адрес для применения силы, то для самого себя я в этот самый момент - личность, индивидуальность, волевая монада. При всех издержках негативного отношения ко мне со стороны другого именно сама интенция его выраженного интереса обнаруживает для меня мое существование.

В своем первозданном виде насилие бескорыстнее и чище дружбы, любви, жертвы. Так, в основе любовной коммуникации часто лежит лишь замкнутый цикл самообмана, подмена фактической субъективности функцией отражения чужого самомнения - формула любви такова: «я люблю другого не за то, что он некая истинная ценность, но за то, что он любит меня». Как объясняет Жан-Поль Сартр, в основе любви - парадоксальное свободное принуждение к взаимности, шантаж и обмен самолюбием: любовь «является, в сущности, обманом и отсылкой в бесконечность, потому что любить - значит хотеть, чтобы меня любили»⁴⁰. Иное дело - насилие. Оно бескорыстно и асимметрично. Если влюбленные тщательно и ревниво обмениваются комплиментами, подарками и символическими жертвами (следя при этом именно за тем, чтобы такой баш на баш был пропорциональным), то ненавидящие друг друга люди способны на абсолютно неадекватные вызовы и ответы. Месть графа Монте-Кристо и любовь Эдмона

Дантеса несопоставимы. Ненависть умнее, изобретательнее, мощнее, терпеливее любви. Она монолитна и целеустремленна. Ощущая чужую ненависть, получаешь куда больший стимул к существованию, чем в случае, когда тебе воскуряют любовный фимиам. При этом любовный комплимент разоружает, а порция нелюбви вооружает: чтобы не оказаться жертвой насилия, ты должен стать несколько умнее и сильнее себя нынешнего. И кстати вспомнить здесь эпические рассказы о самом главном признании на войне, в битве - признании со стороны врага.

Сформулирую напоследок еще одно (онтологическое) определение насилия: насилие - это неутолимая жажда Реального (в лакановском смысле этого термина, где Реальное -это невозможное, волнующее, травматическое, избыточное, смертельно опасное⁴¹). Дефицит Реального (как нехватка подлинных зашкаливающих чувств, высоких мыслей, сильных поступков, серьезных экзистенциальных испытаний, рубежных событий и т. п.) в целлулоидной жизни современного обывателя всегда будет требовать для себя гиперкомпенсации. Способами таковой являются и экстремальные виды отдыха, связанные с насилием над своим телом, и фантазии кинематографического, массмедийного, компьютерного насилия.

Наверное, «политическая элита» (присвоившая себе право определять и применять насилие) мнит неким благим делом стремление обуздать первичную человеческую негативность. Правящая каста пытается купировать и канализировать социальную нетерпимость. Но практика показывает, что насилие невозможно рационализировать и приручить. То тут, то там разгораются очаги немотивированной агрессии, табуи-

руемой системой с помощью ярлыков терроризма, фашизма, национализма и далее, вплоть до домашнего насилия и непо-литкорректности. Однако перелицовка означающих не способна окончательно отрезать их от означаемых. Инволюция и коррупция языка лишь обнажают язвы современной нетерпимости. Шизофреническая зацикленность на тех или иных «нехороших» означаемых (например, на том же знаке «фашизм», который помимо нашей воли притягивает добавочный интерес) лишь более четко проявляет проблемные места. Подобно запретным комнатам Синей Бороды, они манят все новых и новых исследователей. Эта травматическая топология научного и обывательского языка выводит на геологию социальных потрясений и настоящих катаклизмов эпохи кастрированного тоталитаризма или буйной демократии.