Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории

Плутарх. Многие завистники своим друзьям искренне не желают погибели, но, увидев их в благополучии, огорчаются и, когда только можно, хулят и славу их, и удачу[137].

Древнерусская афористическая традиция на идейно-содержательном уровне выражала нравственную установку самой культуры, осуждавшей грех зависти как опасный и недостойный помысл души и деяние. Дидактические темы, имевшие значение для нравственного самосознания древнерусской культуры, обретают новое звучание в творчестве Симеона Полоцкого, крупнейшего литературного деятеля XVII века. Интерес к этической проблематике был продиктован активной просветительской и преподавательской деятельностью учительствующего монаха, выпускника Киево-Могилянской академии и Виленской иезуитской академии. Религиозно-схоластически окрашенное творчество Симеона Полоцкого стало, тем не менее, значительной вехой в становлении новой, светски ориентированной культуры, которая в полной мере утвердит себя в эпоху Петра I. Среди его обширного наследия есть блестящие образцы жанра бытовой сатиры, к которому и относится «Притча о завистливом». Подобными притчами были наполнены распространенные в России XVII века различные переводные сборники (наиболее популярными из них были «Римские деяния» и «Великое зерцало»). К заболевшему и умершему без исповеди завистнику, всех осуждавшему, явился по смерти некто и, испустив огненный язык до земли, рек: «Аз стражду языка своего ради, имже непрестанно людей осуждал»[138]. Так, в притчевом изложении Симеона Полоцкого, зависть наказана своим же орудием, но теперь имеющим адскую силу в виде огненного языка.

Близка книжной традиции и афористическая мысль народной культуры. Художественно отточенная и ярко образная русская речь слышится в пословицах и поговорках, собранных В. И. Да лем:

Где счастье, там и зависть. Зависть прежде нас родилась.

Берут завидки на чужие пожитки.

Завистливый своих двух глаз не пожалеет.

Железо ржа съедает, а завистливый от зависти погибает.

Охал дядя, на чужие деньги глядя.

Господи, Господи! Убей того до смерти, кто лучше нашего живет.

Сосед спать не дает: хорошо живет.

Не столько смущает свой убыток, сколько чужой прибыток.

Завидущи глаза не знают стыда[139].

Эти две традиции – живой русской речи в многообразии жанров устного народного творчества и высокой книжности – органически соединяются и преломляются в творческом наследии А. С. Пушкина. В пушкинских сказках часто пружиной развития событий становятся человеческие страсти. Выступая в качестве определяющего мотива поведения, они являются источником драматических или трагических обстоятельств в судьбе главных героев. Так, зависть к своей сестре, ставшей женой царя, толкает двух оставшихся девиц из «Сказки о царе Салтане» на преступление. Несколькими штрихами Пушкин дает портрет обойденных должным вниманием царя сестер:

В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха,
И завидуют оне
Государевой жене[140]

.

Зависть женщины, влюбленной в свою красоту, к прекрасному и невинному созданию – своей падчерице – идейно-содержательный мотив другого знаменитого произведения в этом же жанре «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Получив ответ, что «царевна все ж милее, все ж румяней и белее», злая царица замысливает (=злоумышляет) извести юную красавицу. Называя царицу «гневной бабой», Пушкин показывает причинно-следственную взаимосвязь двух грехов – зависти и гнева. В данном случае завить становится причиной сильного аффекта, превращающего красавицу-царицу в фурию-убийцу.

Сказочные герои Пушкина и характер их поступков отражают народные представления о добре и зле, о добродетели и нравственном преступлении, преломившиеся сквозь призму православного этического учения в недрах русской культуры. В «Маленьких трагедиях» – одной из вершин философско-поэтического гения Пушкина, он вновь обращается к проблеме зависти, где объектом последней оказывается творческий дар. Примечательно, что знаменитая пьеса Пушкина «Моцарт и Сальери» в первоначальном варианте носила название «Зависть». Чувство зависти – это искаженное представление о справед ливости и ничем не остановимое желание «восстановить» ее. Взывает к Всевышнему Сальери, усомнившийся в справедливом «распределении» Господом его даров:

Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет и выше[141]

.

Но нравственное чувство обмануть нельзя. Отныне добродетельный труженик Сальери – презренный завистник: