Философия субъективности

В начале 1952 года, рассказывает Щедровицкий, «я твердо решил, что основной областью моих занятий – на первое десятилетие, во всяком случае, а может быть и на всю жизнь – должны стать логика и методология, образующие “горячую точку” в человеческой культуре и мышлении… я представлял себя прогрессором в этом мире. Я считал (в тогдашних терминах), что Октябрьская революция начала огромную серию социальных экспериментов по переустройству мира, экспериментов, которые влекут за собой страдания миллионов людей, может быть их гибель, вообще перестройку всех социальных структур… И определяя для себя, чем же, собственно говоря, можно здесь заниматься, я отвечал на этот вопрос – опять таки для себя – очень резко: только логикой и методологией. Сначала должны быть развиты средства человеческого мышления, а потом уже предметные, или объектные, знания, которые всегда суть следствия от метода и средств… первую фазу всего этого гигантского социального и культурного эксперимента я понимал не аспекте политических или социально-политических отношений, а прежде всего в аспекте разрушения и ломки всех традиционных форм культуры (вот почему Щедровицкий третировал традиционную культуру! – В.Р.). И я был тогда твердо убежден, что путь к дальнейшему развитию России и людей России идет прежде всего через восстановление, или воссоздание культуры – новой культуры, ибо я понимал, что восстановление прежней культуры невозможно. Именно тогда, в 1952 году, я сформулировал для себя основной принцип, который определял всю дальнейшую мою жизнь и работу: для того чтобы Россия могла занять свое место в мире, нужно восстановить интеллигенцию России… Я, действительно, до сих пор себя мыслю идеологом интеллигенции, идеологом, если можно так сказать, собственно культурной, культурологической, культуротехнической работы… Интеллигент обязан оставаться мыслителем: в этом его социокультурное назначение, его обязанность в обществе»[112].

Вернусь теперь к годам своего ученичества. Они проходили параллельно с решением творческих задач. Уже в 1960 году на семинаре я выступал с какими-то самостоятельными соображениями по поводу происхождения счета. Юра дал мне из собственной библиотеки книги Аристотеля и ориентировал на серьезное изучение философии. Летом того же года большую часть лета я потратил на чтение кандидатской диссертации Александра Зиновьева. Где-то около месяца я ничего не понимал, но упорно разбирал в день по одной, две страницы текста; потом что-то произошло, и я стал понимать работу Зиновьева. Юра был поражен, вероятно, он думал, что я не справлюсь. Осенью 1960 года я стал ходить на домашние семинары Щедровицкого и в Институт психологии на комиссию по логике и педагогике мышления (помню, первый доклад на комиссии делал Вадим Садовский; когда Юра спросил, «что ты понял», я ответил: «не больше половины произнесенных слов»).

Еще раз обращу внимание: с самого начала Щедровицкий ориентировал меня одновременно на учебу и творчество. Включившись в работу семинара, я получил от Юры задание проанализировать происхождение «Начал» Евклида, чем я и занимался много лет. Параллельно делал доклады на семинаре и по другим темам, которые ставились для обсуждения, и активно участвовал в обсуждении докладов других участников семинара. Кажется, за много лет я не пропустил ни одного семинара и не отказался ни от одной из задач, поставленных передо мной Щедровицким. В частности, много лет я отвечал за перепечатку сделанных на семинаре докладов. Для этого составлялось расписание работы с машинисткой Верой Сергеевной, собирались деньги для оплаты ее труда, а главное всем нам приходилось много диктовать с магнитофона. Текст доклада должен быть аутентичным по содержанию и приемлемым по форме. Вера Сергеевна говорила, что после Юры я диктую лучше остальных. Еще, уловив мою наивность и легкую провинциальность, что, вероятно, для тех лет было верно, она как-то бросила такую фразу: «Какой Вы Вадим еврей, Вы русский лапоть».

К концу ученичества я кое-чему научился. Но пока все это полностью укладывалось в общую магистральную линию движения семинара, которую прочерчивал и конституировал Щедровицкий. И тем не менее, в начале 70-х годов я с Щедровицким расстался. И вот почему.

2. Философское и национальное самоопределение автора

В середине 60-х я заинтересовался гуманитарной проблематикой и психологией. Стимулировали этот интерес два обстоятельства. Михаил Папуш попросил меня участвовать в работе его музыковедческого семинара и помочь им. Кроме того, я заинтересовался проблемой сновидения и построил первую концепцию, объясняющую, что это такое. Музыка, искусство, сновидения – эти темы я обсуждал и на семинаре и затем спецкурсе, который несколько лет вел в Институте им. Гнесиных (этот семинар я получил, так сказать, по наследству от Леона Москоны, близкого друга и участника Папуша).