Философия свободы

Сьюзен Вулф считает, что смысл жизни есть результат встречи между субъективной симпатией и объективной привлекательностью[504]. Вулф считает, что смысл жизни должен частично происходить из чего-то, обладающего объективной ценностью, независимо от предпочтений субъекта. Смысл должен иметь какую-то объективную базу. Вопрос в том, как нам понять, что обладает объективной ценностью, а что нет. Кто должен быть высшей инстанцией, решающей этот вопрос? Вулф признает, что высшей инстанции не существует, однако утверждает, что несмотря на это, можно провести границу между тем, что обладает истинной ценностью, и тем, что ею не обладает[505].

Это различие чисто интуитивно. Предположим, индивид X посвятил свою жизнь написанию труда, который должен дать людям новое, более полное понимание своего бытия, а индивид Y посвятил свою жизнь тому, чтобы заполнять лист за листом одним и тем же предложением: «All work and no play makes Jack a dull boy» (в переводе с английского: «Тоько работа и никаких развлечений – какая скука»). Далее мы можем предположить, что X и Y получают от своих занятий совершенно одинаковое удовлетворение. И тем не менее существует принципиальная разница между ними, состоящая в том, что X делает что-то по-настоящему осмысленное, тогда как занятие Y представляется нам совершенно лишенным смысла. Это подсказывает нам, что смысл может и должен заключаться в чем-то внешнем по отношению к субъекту и его субъективным ценностям.

Здесь Вулф пересекается с критикой романтизма, в котором никакие объективные критерии не имели значения, и все определялось лишь субъективным восприятием мира. Гегель утверждал, что эта субъективность оказывалась пустой: «То, что существует, существует лишь благодаря моему “я”; а то, что существует благодаря моему “я”, я могу изменить или отвергнуть. Из такого абстрактного “я” не может произойти ничего, кроме пустых форм; и если у нас есть лишь они, то ничто не может обладать ценностью само по себе, а лишь в силу той ценности, которой наделяет его „я” в своей субъективности»[506]. Проблема в том, что если монополия на приписывание вещам смысла принадлежит субъекту, то все вещи теряют смысл, поскольку он не является свойством самих вещей, а следовательно, они пусты.

Вулф продолжает рассуждать следующим образом: жизнь не имеет смысла, если она совершенно эгоцентрична, если они посвящена исключительно благополучию субъекта и не служит реализации ценностей, независимых от его собственной выгоды[507]. Такое требование к смыслу слишком категорично, поскольку признает, что моя жизнь осмысленна лишь в том случае, если она придает ценность жизни других людей. Я думаю, что в такой формулировке это требование едва ли приемлемо, поскольку оно предполагает, что отшельник, живущий в пещере в полной изоляции и посвятивший себя служению Богу, не может прожить свою жизнь со смыслом. В другой формулировке Вулф выражается мягче, говоря, что речь идет о том, чтобы «жить с позитивной привязанностью к объектам и людям, обладающим ценностью вне зависимости от самого субъекта»[508]. Такая формулировка допускает возможность, что монах-отшельник живет осмысленной жизнью, несмотря на то, что его деятельность не способствует реализации ценностей в жизни других людей. Достаточно того, что его жизнь посвящена ценности, признаваемой кем-то помимо него самого.

Следующий вопрос заключается в том, требуется ли фактическое признание, или достаточно, чтобы этот смысл в принципе мог быть признан другими. Проблемы возникают в обоих случаях. Требование фактического признания других людей для того, чтобы жизнь и деятельность индивида была осмысленной, кажется несправедливым. Вернемся к Перу, который всю жизнь трудится над своим литературным произведением, которое, с его точки зрения, должно стать вехой в истории литературы (допустим, качество произведения даже соответствует ожиданиям Пера), однако делает это в строжайшей тайне, никому его не показывая. Когда произведение наконец закончено, оно погибает вместе с автором в пожаре, так никем и не прочитанное. Если требуется фактическое признание других, получается, что жизнь Пера не имела смысла. Кажется несправедливым утверждать, что Пер прожил совершенно бессмысленную жизнь лишь потому, что он никому не успел показать свое произведение. Вторая альтернатива неприемлема потому, что фактически она снимает требование объективности, поскольку нет такой деятельности, которая в принципе не может быть признана другим субъектом, включая бесконечное повторение предложения «All work and no play makes Jack a dull boy».