Философия упадка. Здесь научат самому дурному

Почему же всякое событие – это что-то вроде чумы, войны, раны или смерти? Действительно ли события несут скорее несчастья, чем благо? Нет, это не так, ибо речь идет о двойной структуре каждого события. Любое событие подразумевает момент собственного осуществления в настоящем, когда оно воплощается в состоянии вещей, в индивиде или личности, – момент, который мы обозначаем, говоря: «И вот пришел момент, когда…» Будущее и прошлое события признаются именно по отношению к этому определенному настоящему и с точки зрения того, что его воплощает. Но, с другой стороны, есть будущее и прошлое события самого по себе, уклоняющегося от всякого настоящего, свободного от всех ограничений состояний вещей, безличного и доиндивидуального, нейтрального, ни общего, ни частного, – eventum tantum… [просто событие]. Скорее, у такого события нет иного настоящего, кроме настоящего того подвижного момента, который его представляет, который всегда раздвоен на прошлое-будущее и формирует то, что следует назвать контросуществлением.

В одном случае это моя жизнь, которая кажется мне столь уязвимой и ускользает от меня в точке, ставшей настоящим в определимом отношении ко мне. В другом случае это я сам – слишком слабый для жизни, и это жизнь – подавляющая меня, рассыпающая вокруг свои сингулярности, не имеющие отношения ни ко мне, ни к тому моменту, который воспринимается мной как настоящее, а только к безличному моменту, раздвоенному на еще-будущее и уже-прошлое[130].

Итак, Делёз говорит много против привычной истины, которую мы объявляем единственной, ссылаясь на поспешный опыт знания вещей. Но мы просто показываем тогда свою ограниченность теми категориями, к каковым мы привыкли и которые первые приходят на ум.

Как аристократы замечают только аристократов или богема замечает только богему, а все остальные люди оказываются слепым пятном, так и эта присвоенная нами «истина» делает нас слепыми к самым существенным событиям. Ведь она принципиально вторична, существуй она в виде потребляемых вещей или вторичных категорий «истинного» и «ложного», поощряющих лояльность системе.

Но Событие продолжает напоминать о себе – хотя бы тоской по нему, хотя бы нашей усталостью от «шизофрении» капитализма. Делёз со своим сложным философским языком делал всё, чтобы это напоминание не прошло незамеченным.

Глава 20 Кристева: бегство от отвращения

Юлия Кристева (р. 1941) – французская исследовательница болгарского происхождения, филолог, философ, психоаналитик. Ее основная идея состоит в том, что эффекты и следствия текстов могут быть не меньшими, чем следствия из опыта реальности. Невротическое состояние может появиться не только от столкновения с реальной ситуацией, но и от чтения.

Поэтому психоаналитик должен быть и филологом одновременно: недостаточно только распутывать биографические ситуации – нужно вместе с клиентом толковать литературные сюжеты, понимать, где именно в литературных произведениях появился страх или навязчивое состояние. Ведь та же «биография» – это не только факты из жизни, но и литературный жанр описания жизни, и часто литературный жанр действует на нас сильнее, чем реальные воспоминания. Поэтому нельзя отдельно анализировать ужасы в литературе, а отдельно – в жизни. Нужно соединить размышление о том и другом, выяснив, какой из ужасов когда сбил нас с пути.

 Юлия Кристева в Париже. 2008