Философия возможных миров

Проект «Звездных войн» в этом отношении близок к священной книге. Объемность, особое положение этого настоящего суперфильма пока еще надлежащим образом не осмыслены. В проекте есть общая интрига, канва, которая скорее предугадывается, чем излагается, в нем сплелись утопическая этнография, утопическая техника, новая мифология. Есть джедаи и лазерные мечи, есть Йода, великий воин, утверждающий и подтверждающий простую, но очень важную мысль: размер не имеет значения. С теоретической и уж тем более с метафизической точки зрения все представленное в эпопее крайне незамысловато, и рано или поздно возникает вопрос: на что же такой яркий художник кино, как Джордж Лукас, потратил свою жизнь? Что это за послание, передать которое нужно во что бы то ни стало?

Для понимания сути послания нужен, как ни странно, метаисторический разбег.

Итак, вот перед нами разделение на естественное и сверхъестественное. Одно – естественное – объяснимо, дано по факту и по умолчанию, другое – сверхъестественное – это всегда эксцесс, особым образом маркирующий свой способ данности: через восхищение, удивление, ужас, зачарованность – все, кроме привычности, подобающей именно естеству. И вот в этой дихотомии естественного и сверхъестественного, естества и волшебства возникает вопрос об искусственном (и, разумеется, об искусстве): куда же поместить его, искусственное? И тут мы с удивлением можем констатировать, что искусство и искусственное по своим основополагающим принципам ближе к естественному, чем к сверхъестественному. Свою важнейшую задачу искусство, в том числе и киноискусство, видит в том, чтобы убедить в естественности происходящего, этому служат, в частности, непрерывность повествования и хронологическая последовательность как инструменты, придающие характер естественности любому вымыслу.

Проект «Звездные войны» использует иные инструменты, и его характеризует особый характер воздействия, который можно назвать сверх-искусственным. Когда-то первые снятые эпизоды эпопеи были прорывом в технике визуальности и в этом качестве, несомненно, произвели впечатление на зрителей. Но, как водится, вскоре достижениями Лукаса воспользовались и другие – такова, среди прочего, участь сверх-искусства – быть генератором искусства, подражающего естеству. Но это отнюдь не единственное предназначение сверх-искусственного.

Хотелось бы остановиться на сверхзадаче, направленной на то, чтобы синтезировать работающую матрицу неоязычества. В условиях, когда костры всесожжения погасли и опыт веры стал главным дефицитом господствующей цивилизации (а сверхъественное в свою очередь стало уделом маргиналов либо фигурой речи), на повестку дня действительно выдвинулось сверх-искусственное, способное быть мифом и чем-то большим, нежели текст, – матрицей, содержащей элементы действия и эталоны чувствования.

Конечно, задолго до Лукаса в этом направлении работал Вагнер, создавший «Нибелунгов», и при всем различии их проектов имеется и некоторое сходство – даже в степени одержимости. Любопытно, что главными героями неоязыческого мифа и эпоса оказываются не брахманы, а кшатрии, не маги, а воины. Сословие кшатриев, в отличие от брахманов и их незадачливых сегодняшних преемников, разного рода специалистов по словам, заклинания ставит не очень высоко, в их сокровищнице есть то, что превосходит все приемы волшебства. Уделяя заклинаниям и магическим формулам необходимое внимание, воины, взявшие на себя ответственность за этот мир, несравненно выше ставят доблесть, отвагу и бесстрашие. И чистоту помыслов, доходящую порой до детской наивности. Лучшие из новых героев сохраняют душу ребенка. Это очень верный ход в рамках нового мифа, поскольку мастера хитросплетений легко оттачивают мастерство друг друга в амбициозных состязаниях, но чистая, не изъеденная хитросплетениями душа обезоруживает их самих. Принцип «будьте как дети» Лукас без колебаний заимствует у христианства, соединяя его с элементами героического эпоса, посттехнократической утопии и многочисленными аппликациями визуальности, рожденными уже в собственной стихии кинематографа.