Философия возможных миров

Предварительно уместно кое-что сказать относительно теорий вообще. Всем известно, что развитие науки – это, в сущности, конкуренция теорий за право считаться лучшим объяснением. Хотелось бы, однако, подчеркнуть следующее, редко принимаемое во внимание обстоятельство: хотя критика существующих концепций составляет львиную долю того, что именуется наукой, и хотя от теории капризно требуют объяснить любой факт, высказывая ей в противном случае полное недоверие, все же каждая теория, даже самая плохонькая, что-то объясняет. Иными словами, существует ряд фактов (феноменов), под которые может быть подведен общий знаменатель, причем различными способами. Теоремы, конечно, считаются наиболее интересными из этих способов, они позволяют найти общий знаменатель для достаточно большого количества фактов, в том числе и для таких, которые прежде и в голову не пришло бы сопоставить, – и все же в распоряжении науки всегда было немалое количество теорий, в каком-то смысле избыточное количество. Некоторые из них отлично работали, ученые плодотворно пользовались ими как инструментами вплоть до появления новых теорий, которые в свою очередь брались на вооружение в весьма и весьма несовершенном виде, проходя доводку лишь впоследствии. Геоцентрическая теория Птолемея позволяла вести астрономические расчеты с приемлемой точностью, теория Коперника справлялась с этим поначалу хуже. Теория флогистона вполне удовлетворительно объясняла многие химические процессы – отчасти жаль, что с этими инструментами разучились работать. Но в сфере гуманитарных исследований ни один теоретический инструмент не выброшен на свалку. Возможно, это не так уж и плохо, пусть все они пока применяются в ожидании правильной инвентаризации, которая, возможно, чем-то будет напоминать инвентаризацию спортивных снарядов. Допустим, большинство предпочитает размяться с мячом, охотно включает скакалку, велотренажер, но всегда найдутся сторонники и более редких снарядов – кто-то пожелает метнуть молот, а кто-то пострелять из лука или арбалета.

Это все к тому, что теория трех ключиков может восприниматься как интеллектуальная гимнастика и даже как птолемеевская система, созданная уже после теории Коперника именно для проверки любопытной возможности связи феноменов. Предлагаемая здесь теория пригодна лишь для некоторого класса явлений, и одна из ее задач – способствовать приключениям чистого разума.

Разумеется, ключи не нужно понимать слишком буквально, равно как и двери, ведь и в строительной метафоре мы вовсе не думаем буквально представлять себе фундамент и процедуру возведения этажей, когда говорим о прочном фундаменте определенных взглядов. Речь в нашем случае идет об индивидуальных допусках или об избирательном родстве индивидов – и тут сразу теория подсказывает следующий ход. Одно дело – рутинное, привычное причинение в сфере практического разума, то есть собственно в житейском море, причинение по принципу «стерпится – слюбится», ну а если и не слюбится, все равно как-нибудь стерпится. Постепенное согласование, сближение позиций, опять же хорошо описывается русским глаголом «пообтерся». Но возможна и другая, более редкая форма причинения, не имеющая отношения к постепенности первого типа: мы неожиданно совпали. Я понял(а), что это моя половина, и сразу подобрал(а) к ней ключик… В этом случае возникает единство иного рода, такое, какое никогда не получается в результате долгого взаимного притирания. Поэтому с точки зрения притирания, с позиций становления и психологизма, внезапное взаимное воспламенение выглядит чем-то недостоверным – ну или чудесным. Однако идея избирательного сродства, столь любимая XVIII веком, в данном случае применима, и ее вполне можно рассматривать как вариант теории трех ключиков – и как многообещающую догадку, увы, не получившую развития. Инертные объекты, вялотекущие процессы внезапно меняют свою картину, если вдруг обнаруживается избирательное сродство, механизм такого взрывного вхождения давно уже стал частью физики и химии, способствовал открытию катализаторов и ферментов, однако его собственная территория, психология личности, осталась целиной. А ведь здесь находят свое применение не только ферменты или принцип дополнительности, но именно обретенные при рождении (вместе с душой) ключики, способные размыкать и смыкать прежде всего персональные узы, обеспечивать доступ в сокровенную ячейку другого, например, туда, где спрятана смерть. Ключик может открыть то, что было заперто, что могло бы так и не стать собственным достоянием, – лишь бы вовремя подвернулся обладатель врожденного, предначертанного ключика.

* * *