Философская сказка

Чуть позже, пристроившись в очередь за четырьмя другими тяжеловозами, Пьер радовался вдвойне. Во-первых, он за рулем, во-вторых, Гастон уснул, и никто не будет его отвлекать, когда он въедет на автостраду № 6. Он с важным видом протянул служащему путевую карточку, получил ее назад, включил сцепление и устремился на ровное белое шоссе, ведущее прямо к сердцу Франции. Заправившись на станции техобслуживания в Жуаньи — тоже ритуал, он мчался на крейсерской скорости до поворота на Пуйи-ан-Оксуа, затем притормозил и свернул на автостоянку "Ландыши" — было восемь, время перекусить. Едва грузовик остановился под буками в небольшой рощице, как из-за сидений показалась голова Гастона, и он принялся собирать завтрак из своих кульков и свертков. Это тоже был неизменный набор отработанных движений.

Пьер спрыгнул на землю. В облегающем нейлоновом тренировочном костюме синего цвета и в мокасинах он смотрелся спортсменом. Как заправский спортсмен на тренировке, он проделал несколько упражнений, побоксировал, подпрыгивая, с пустотой и удалился великолепной рысцой. Когда, разгоряченный и запыхавшийся, Пьер вернулся к своему старту, Гастон заканчивал одеваться "на день". После этого он не спеша накрыл на столике их было несколько на стоянке — самый настоящий завтрак буржуа: кофе, теплое молоко, рогалики, масло, варенье и мед.

— Что мне в тебе нравится, — заметил Пьер, — так это твое чувство комфорта. Ты как будто всегда возишь с собой то ли домашний очаг твоей матушки, то ли кусочек трехзвездочной гостиницы.

— Возраст, сынок, возраст, — ответил Гастон, осторожно вливая струйку меда в надрезанный бок рогалика. — Тридцать лет я принимал каждое утро перед работой стаканчик сухого белого винца. Только белое шарантское! Пока в один прекрасный день не обнаружил, что у меня есть желудок и почки. И тогда — как отрезал. Никакого спиртного, никакого табака. Чашечку кофе с молоком, пожалуйста! И поджаренный тост с апельсиновым мармеладом. Прямо как старушенция в "Кларидже". И еще скажу тебе одну вещь…

Он сделал паузу, чтобы откусить кусок рогалика. Пьер уселся рядом.

— Ну, и что же за вещь?

— Так вот, я уже подумываю, не отказаться ли мне и от кофе с молоком тоже ведь не шибко полезно для желудка. Перейти уж на чай с лимоном. Потому что, скажу я тебе, лучше чая с лимоном ничего не придумаешь!

— Если на то пошло, почему бы не яичницу с ветчиной, как у англичан?

— Вот уж нет! Нет и нет! Соленое на завтрак — ни в коем разе! Понимаешь, в завтраке должно оставаться что-то… как бы тебе объяснить? Что-то доброе, нет, вернее, душевное, нет — материнское. Вот-вот, материнское! Завтрак — он должен немножко возвращать тебя в детство. День начинается — не очень-то это весело. Вот тебе и нужно что-нибудь такое ласковое, утешительное, чтобы проснуться как следует. Стало быть, теплое и сладкое — никак не иначе!

— И твой фланелевый пояс?..

— Во-во! Это тоже что-то материнское! Ты видишь связь или просто так сказал?

— Да нет, что-то не вижу.

— Детские пеленки! Мой фланелевый пояс возвращает к пеленкам.

— Шутишь? А соску когда начнешь сосать?

— Посмотри-ка на меня хорошенько, сынок, и заруби себе на носу вот что. У меня есть по крайней мере одно преимущество перед тобой. Мне было столько лет, сколько тебе сейчас, и никто, даже сам Господь Бог у меня этого не отнимет. А вот будет ли тебе когда-нибудь столько, сколько мне это еще бабушка надвое сказала.

— Знаешь, кому сколько лет — меня как-то не колышет. По-моему, если уж кто дурак или сволочь — так это на всю жизнь.

— И да, и нет. Потому что дурь — она тоже разная бывает, и мое мнение такое — для дури есть самый подходящий возраст. Потом-то, с годами, проходит.

— И какой же это, как ты говоришь, подходящий возраст?

— Как для кого.

— Для меня, к примеру, случайно не двадцать один год?

— Почему именно двадцать один?

— Да потому что мне двадцать один.

Гастон бросил на него насмешливый взгляд, цедя мелкими глотками кофе.

— С тех пор, как я с тобой езжу, все смотрю на тебя, ищу, какая же у тебя дурь.

— И не находишь, потому что я не курю и сухим белым не балуюсь.

— Так-то оно так, но дурь бывает большая, бывает маленькая. Табак, вино — это все мелкая дурь. Она может свести человека в могилу, но только со временем.

— А большая дурь сводит в могилу сразу?

— Точно. Вот я, когда мне было столько, сколько тебе — нет, меньше, кажется, восемнадцать, — ввязался в Сопротивление.

— Это была большая дурь?

— Еще какая! Я совершенно не соображал, как это опасно. Мне, как видишь, повезло. А вот дружок мой закадычный был со мной — он так и сгинул. Арестовали, выслали — и нет человека. Зачем? Кому это было надо? Тридцать лет понять не могу.

— Ну, это-то мне уже не грозит, — заметил Пьер.

— Верно, это тебе не грозит.

— Значит, как я понимаю, ты ищешь у меня большую дурь и пока не нашел?

— Не нашел. Пока не нашел, но я ее нутром чую…

* * *