Философская сказка

Через два дня, в такой же ранний час, грузовик Пьера и Гастона снова стоял у шлагбаума в Флери-Мерожисе. На этот раз баранку крутил Гастон, а Пьер сидел справа от него, и ему как всегда, было немного обидно, что приходится начинать день на вторых ролях. Дурацкое чувство; ни за что на свете он не выказал бы его, да и самому себе едва решался в нем признаться, но все же настроение слегка испортилось.

— Привет, Бебер! Опять сегодня дежуришь?

Что за манера у Гастона держаться запанибрата с людьми иной породы, немного загадочной, а в общем-то презренной — с этими служащими! В глазах Пьера въезд на автостраду — своего рода церемония, и нарушать ее праздной болтовней не следует.

— Ну да, — объяснил служащий. — Я поменялся с Тьено, он нынче гуляет у сестры на свадьбе.

— А-а, ясно, — кивнул Гастон. — Значит, в пятницу не увидимся?

— Не-е, в пятницу будет Тьено.

— Ну, стало быть, до той недели.

— Пока, счастливой дороги!

Гастон передал путевую карточку Пьеру. Грузовик выехал на автостраду. Гастон переключал скорости, как терпеливый папаша, не нажимая без нужды на акселератор. Наступило то блаженное состояние, которое создает крейсерская скорость огромного грузовика и заря нового дня, обещающего быть чудесным. Пьер, усевшись поудобнее, вертел в руках карточку.

— Знаешь, эти ребята, что при шлагбауме, не пойму я их. То ли они здешние, то ли вроде как и нездешние.

Гастон вздохнул: опять Пьер пустился в свои разглагольствования, вникать в которые он не любил.

— Здешние, нездешние, какие-такие здешние?

— Ну, с автострады! Они вроде как за дверью остаются, непонятно, что ли? Хуже того — вечером сядут на свои мопеды и поедут домой, на фермы. А как же автострада?

— Да что автострада?

— Тьфу ты, я ж тебе толкую! Ты что, не чувствуешь, когда проезжаешь шлагбаум, и в руках у тебя путевая карточка, — ты не чувствуешь, что произошло что-то важное? Проехал — и шпаришь прямиком по бетонной полосе, она такая ровная, прямая, сама несется под колеса и никаких сюрпризов не преподносит. Ты попал в другой мир. В новый. Автострада — вот это что! И ты — здешний, с автострады!

Но Гастон упорно отказывался его понимать.

— Нет уж, для меня автострада — это работа, и больше ничего. По мне, так даже немного нудная. Особенно на такой громадине, как наша. Вот будь я помоложе, выжал бы здесь двести в час на "Мазерати", с большим удовольствием. А трюхаться, когда у тебя сзади сорок тонн, по-моему, на скоростных шоссе интереснее — тут тебе и эстокады, и бистро на каждом шагу.

— Ладно, — согласился Пьер, — "Мазерати" и двести в час. Так вот, погляди на меня: я пробовал.

— Пробовал? Ты? Двести в час по автостраде на "Мазерати"?

— Ну, не на "Мазерати", конечно. Это был старый "Крайслер" Бернара, помнишь, он еще перебрал мотор? Ну вот, сто восемьдесят на автостраде мы выжали.

— Это не совсем то.

— Да что ты придираешься, какие-то двадцать километров!

— Я не придираюсь, я просто сказал: это не совсем то.

— Ну, а я тебе скажу: наш грузовик мне все равно больше нравится.

— Ты хоть объясни толком.

— Потому что в "Мазерати"…

— В старом "Крайслере"…

— Без разницы, тебя к земле прижимает. Что ты видишь? А наш красавец он высокий, ты смотришь сверху.

— Тебе обязательно надо смотреть сверху?

— Так я ведь люблю автостраду. Мне хочется ее видеть. Ты только взгляни, как эта линия убегает к горизонту! Здорово, правда? А когда ползешь на брюхе по земле, ты этого не видишь.

Гастон снисходительно покачал головой.

— Знаешь, тебе бы самолеты водить. Вот уж будешь смотреть сверху так сверху!

Пьер возмутился.

— Ты ничего не понял или издеваешься? Самолет — скажешь тоже! Это слишком высоко. Автострада, понимаешь — надо быть на ней. Надо быть с ней. И сворачивать с нее нельзя.

* * *

В это утро стоянка со странным названием "Ландыши" под ранним солнцем радовала глаз такими яркими красками, что автострада в сравнении с нею казалась грохочущим бетонным адом. Гастон затеял уборку в кабине и разложил на сиденье целый арсенал тряпочек, веничков, метелок из перьев и чистящих средств под насмешливым взглядом Пьера, который вылез наружу, чтобы размять ноги.

— Я как-то посчитал по часам: эта кабина — место, где я провожу большую часть моей жизни. Так пусть тут хотя бы будет чисто, — объяснил Гастон, как будто разговаривая сам с собой.

Пьера тем временем поманило живое дыхание свежести, которым повеяло от рощицы. Чем дальше уходил он под деревья, зеленеющие первыми клейкими листочками, тем слабее был слышен гул автострады. Пьер чувствовал, как его охватывает странное, незнакомое волнение; какое-то умиление овладевало всем его существом — прежде он такого не испытывал, разве что много лет назад, когда впервые подошел к колыбели младшей сестренки. В нежной листве заливались птицы, с жужжанием носились какие-то насекомые. Он вдохнул полной грудью, словно выбрался наконец на свежий воздух из длинного душного туннеля.