Философская теология: вариации, моменты, экспромты

Считая популярную версию искупления «безнадежной» и с философской, и с богословской точки зрения, Стамп возлагает значительно бóльшие надежды на «авторские» версии, называя истолкования догмата у Аквината, Кальвина и Иоанна Креста[506]. Она, однако, ограничивается преимуще-ственно первым. Фома Аквинский различал две цели Искупления – «удовлетворение» за содеянные грехи и исправление человеческой природы. Описание первой задачи у него очень напоминает внешне «популярную версию». Однако есть существенное различие: по той версии результатом первородного греха было отчуждение Бога от человечества, здесь – отчуждение человечества от Бога. Поэтому у Фомы сатисфакция составляет лишь одну из трех частей епитимьи – наряду с раскаянием и с исповеданием грехов. А в целом епитимья есть средство врачевания души, состоящее в отвращении к греху и желании изменить жизнь к лучшему. «И потому функция сатисфакции у Аквината – не умилостивление гневного Бога, а восстановление грешника до состояния гармонии с Богом»[507]. В соответствии с этим, осмысляя наказание за грехи, Аквинат рассматривает состояние того, кто согрешил, а не Того, против Кого согрешили. Допускает он, и чтобы одно лицо принесло «удовлетворение» за другое – но только в том случае, если между ними есть полное согласие в этом[508] и то, другое лицо стремится всё сделать ради «отмены» того, что им содеяно. В целом же Бог «популярной версии» и Бог томистский различаются между собой в аспекте сатисфакции не меньше, чем бухгалтер, записывающий долги в одну колонку и их возмещение в другую (как делают, подразумевается, Суинберн и его последователи), и отец, желающий, чтобы ребенок развился в наилучшую личность и между ними установились отношения любви[509].

В завершение статьи католичка Стамп демонстрирует подлинный теологический экуменизм, отмечая, что по крайней мере в одном, но очень важном пункте Лютер существенно восполняет лакуну в рефлексии Фомы. Речь идет о том его понимании искупления, при котором крестные страдания образовались из некоей непостижимой «передачи» всех грехов, совершенных всем человечеством за всю его историю, в душу распятого Христа. Недостаток рассуждений Фомы – в их оторванности от Писания, тогда как Лютер подчеркивал, что Христос действительно принял в Себя грехи человечества, о чем свидетельствуют описание гефсиманских страданий (Мф 26:30–40) и голгофский крик о богооставленности (Мф 27:46)[510]. В принципе, эта Лютерова идея могла бы быть инкорпорирована в доктрину Аквината через понятие «пятен греха», которые могут заполнить душу и того, кто сам их не совершал (подобно тому, как сцены кровавого убийства в кинофильме оставляют след в душе тех, кто его смотрит)[511].

Свежий взгляд на обсуждаемые проблемы бросает Чарльз Талиаферро в своей статье «Глубокое спасение» (2015), опубликованной в юбилейном сборнике, посвященном Стивену Дэвису, в которой он вступает с юбиляром в очень дружественный, но критический диалог. Делая вид, что он только немножко развивает идеи, которые у его коллеги содержатся латентно, Талиаферро предлагает фактически альтернативное видение искупления, которое он правомерно называет «углубленным» (deep redemption). Он заявляет о своей близости к концепции Христа-победителя Г. Аулена и к тому, что называется версией восстановлении (the regenerative account)[512].

Начать с того, что, казалось бы, бесспорное «пророчество» о заместительной сатисфакции в Книге Левит нельзя считать таковым: библеист Петер Шмихен отмечает, что кровь жертвенных животных считалась символом жизни, а не смерти, а козел отпущения, выгоняемый в пустыню, никаким образом не считался субститутом людей-грешников[513]. Утверждение Дэвиса о том, что серьезное дело всегда требует крови для его решения, также весьма сильное: папа Лев I, убедивший в свое время предводителя гуннов Атиллу оставить в покое Рим, не приносил себя в жертву, а большинство итальянских феодальных войн шекспировской эпохи также не кишели летальными исходами. Но главное не в этом, а в том, что страдания и смерть Христа на кресте хотя и несли в себе последствия грехов, содержали реализуемую возможность «изобильной, преображенной, целительной жизни». Сам ракурс видения искупления должен быть смещен, так как оно «может и должно видеться прежде всего в ракурсе Бога, осуществляющего восстановление и исцеление, а не в ракурсе страдания невинной жертвы, умилостивляющей гневного Бога, склоненного к наложению наказания»[514]. Искупление не должно рассматриваться изолированно от прочих спасительных свершений Христовых, так как оно составляет лишь одну, хотя и важную их составляющую. Остальными Талиаферро называет саму жизнь Иисуса Христа и Воскресение, которые «составляют призыв к нам соединиться с Христом; мы призываемся избавиться от греха с тем, чтобы иметь жизнь подобную жизни воскресшего Христа»[515].

Испытание на «тест Морриса»