Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Но куда более глубинными и имеющими большее значение для следующих веков были перемены в самовосприятии западноевропейского человека. «В эпоху Возрождения, – пишет Ж.-М. Шеффер, – человек западной цивилизации начинает присваивать себе божественный образец, отождествлять себя с ним: парадоксальным жестом он делает трансцендентность имманентной. Тем самым он объявляет самого себя истоком и основанием собственной исключительности»[55].

Пьер де Ла Раме

Сорбонна сочла такое мнение предосудительным, благочестивый слух оскорбляющим и припахивающим ересью.

Ф. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль

Начать нужно, пожалуй, с Пьера де Ла Раме (Петра Рамуса, 1515–1572), профессора Коллеж де Франс, собиравшего на свои лекции весьма многочисленную публику. Ла Раме славился своим радикализмом и в 1536 г. На своем магистерском диспуте выдвинул и с успехом защищал тезис: «Quaecunque ab Aristotele dicta essent, commentitia esse» («Все сказанное Аристотелем ложно»). Аристотель в те времена был вездесущ, от него нельзя было укрыться ни в какой сфере. Недаром Монтень говорит о нем: «Аристотель, который не упустил, кажется, ни одной вещи на свете»[56].

Рамус был не просто одним из самых смелых мыслителей своей эпохи, его философия и его судьба стали символом одного из тех парадигматических поворотов, которые открывали новые горизонты для французской мысли и последствия которых ощущаются до сих пор. Мы уже говорили о его принципиальном противостоянии столпу и основанию западной схоластики – Аристотелю. Вольтер полагал даже, что его ужасная смерть была возмездием за его антиаристотелизм. «Известно, какому преследованию подвергся за свое несогласие с Аристотелем ученый Рамус, которого не поняли ни его противники, ни его судьи, – писал он. – В результате Аристотель стоил ему жизни во время Варфоломеевской ночи»[57]. В XIX в. В. Кузен своеобразно продолжил вольтеровскую мысль, заметив, что Рамус был убит одновременно и как протестант, и как последователь Платона[58].

Действительно, Аристотель был для Рамуса воплощением той системы мысли, от которой он хотел уйти, но которая не давала сделать и шагу, превратившись в несокрушимую твердыню. Без Аристотеля нельзя было вынести ни одного суждения, его тексты считались полным и окончательным сводом знаний, делая тем самым невозможным никакое умственное движение. В конце XIV в. в Парижском университете даже было принято положение о том, что магистр искусств должен показать способность разъяснить логику, физику, метафизику и метеорологию Аристотеля, а в 1473 г. Людовик XI постановил преподавать науки, основываясь на трудах Аристотеля и его комментаторов. Едва ли при этом действительно приходись говорить о доскональном знании аристотелевской доктрины, которая была известна в средневековой Европе лишь приблизительно. Скорее, под этим именем скрывалась некая возможность выдвижения окончательного аргумента и пресечение всякого подрыва традиции ссылкой на авторитет, действительный для представителей любого факультета. Неудивительно поэтому, что молодой Рамус выдвинул тезис: «Quaecunque ab Aristotele dicta essent, commentitia esse». Неудивительно и то, что его оппоненты сочли это неслыханной дерзостью. Удивительно другое: Рамусу удалось отстоять свой тезис и по итогам его защиты получить ученую степень.

На этом Рамус, конечно же, не остановился и в своем «Порицании Аристотеля» («Aristotelicae animadversiones») назвал греческого философа софистом, обманщиком и к тому же безбожником. За это он получил суровую отповедь ректора Пьера Галлана. Ф. Рабле описал спор ученых мужей следующим образом: