Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Поистине, не безумство ли говорить так? Не перешло ли пристрастие этого писателя в сумасбродство и безумие? Учение Аристотеля есть высшая истина. Никто не может обладать знанием, которое равнялось бы или даже приближалось к его знанию. Он дан нам Богом, чтобы мы познали все, что может быть познано. Он делает всех людей мудрыми; и становятся тем мудрее, чем лучше усваивают его мысли, – как Аверроэс говорит в другом месте:

«Aristoteles fuit princeps, per quem perficiuntur omnes sapientes qui fuerunt post eum, licet differant inter sein intelligendo verba ejus, et in eo quod sequitur ex eis». Между тем сочинения этого комментатора разошлись по всей Европе и даже по другим более отдаленным странам; они были переведены с арабского на еврейский, с еврейского на латинский и, быть может, еще на многие языки, – это достаточно указывает, каким уважением пользовались они среди ученых; таким образом, этот приведенный нами пример может служить одним из самых наглядных примеров предубеждения людей ученых; ибо он достаточно показывает не только то, что люди ученые часто пристращаются к какому-нибудь писателю, но также и то, что их предубеждения сообщаются другим соразмерно тому уважению, каким они пользуются в свете, и что лживые похвалы, какие воздают писателю комментаторы, являются часто причиною того, что люди, менее просвещенные и пристращающиеся к чтению, становятся предубежденными и впадают в бесчисленные заблуждения[287].

Итак, бесконечное чтение и комментирование Аристотеля и его комментаторов суть результата неразумного пристрастия к этому философу, которое не дает людям мыслить самостоятельно, отупляет их и поощряет в них пустое тщеславие. Ведь из одного только тщеславия можно заговорить по-гречески и потратить всю жизнь на выяснение совершенно несущественных и ненужных вопросов. Вроде того, например, что Аристотель сказал о бессмертии души; ведь в этом вопросе его мнение ничего не стоит, в отличие от мнения бл. Августина.

Но цель большинства комментаторов вовсе не разъяснение писателей и не исследование истины, их цель – выказав свою ученость, слепо защищать даже недостатки тех, кого они комментируют. Они так многословят не для того, чтобы их поняли и поняли комментируемого ими писателя, но для того, чтобы удивлялись ему и им самим вместе с ним[288].

Итак, Мальбранш, как и Декарт, отвергает комментаторский стиль и требует освобождения разума от предвзятых мнений и от власти авторитетов. Лишь здравый смысл может избавить нас от предубеждений и обратиться лишь к очевидным вещам.

Здесь, конечно, можно впасть в другую крайность и увлечься изобретением новых систем мысли. Такие изобретатели никого не уважают и тщатся обрести известность и обзавестись последователями, выдумывая новые воззрения. Однако способности к изобретению чего-то нового и при этом истинного встречаются у людей крайне редко, так что большей частью эта деятельность также ведет к заблуждениям, а в крайних случаях, когда человек убеждается в своей неспособности создать новую систему мысли, порождает крайнюю форму скептицизма.