Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Я знаю, что дважды два – четыре, что лучше быть справедливым, чем богатым, и я не обманываюсь, думая, что другие знают эти истины так же хорошо, как я; я люблю благо и удовольствие, я ненавижу зло и страдания, я хочу быть счастливым, и я не ошибаюсь, думая, что люди, ангелы и даже бесы имеют эти же склонности. Я знаю даже, что Бог никогда не создаст духов, которые не желали бы быть счастливыми или могли бы желать быть несчастными; но я знаю это с очевидностью и достоверностью, потому что сам Бог открывает мне это; ибо кто иной, кроме Бога, мог бы мне открыть намерения и волю Божию[282].

Каким прекрасным, должно быть, представлялся ему этот безоблачный мир, где разуму видно так далеко и ничто не туманит взора. И тем не менее, Мальбранш горячо критиковал тезис Декарта о том, что разум известен нам лучше, чем тело. Напротив, полагал он, у нас есть отчетливая идея тела, тогда как о разуме мы имеем весьма туманные представления.

Победа нового над старым – вот что было девизом эпохи. Хотя, конечно, старое не собиралось уступать без боя. Да и сам Мальбранш не был готов к нигилистическому жесту. Его поколению открывался дивный новый мир, прежде всего именно новый, прежде невиданный. И сам Мальбранш был уверен: «правильно, что новизна волнует людей и они любят ее[283]. Но при этом он ставил известные ограничения этой тяге к новизне. Во-первых, в предметах веры, не подчиняющихся рассудку, новизны не нужно. Во-вторых, новое – еще не значит лучшее. И в-третьих, новизна не должна двигать нашими поисками истины. В его дискурсе говорит сам век, полагавший, что вновь открываемый мир есть мир универсальный. Проще говоря, новое мыслилось как универсальное, а старое – как всего лишь частное[284].

Схоластическая философия, которую Мальбраншу пришлось изучать в коллеже, представилась ему не содержащей в себе не только ничего истинного, но даже ничего христианского. Конгрегация Ораториан, к которой он примкнул в юном возрасте, придерживалась платонизма в августиновском духе и была довольно равнодушна к аристотелизму. Здесь приветствовали картезианство и сплавляли его с платонизмом. П. Шоню заметил даже, что «все мыслящее население Франции XVII в. тяготело к ордену ораторианцев»[285]. Увлечение Мальбранша философией тоже началось со знакомства с Декартовым «Трактатом о человеке».

Таким образом, Мальбранш имел полную возможность ничего не опасаясь продолжить демарш против Аристотеля, начатый еще злосчастным Рамусом. Времена изменились. Под напором новых идей тем, кто прикрывал свое безмыслие ссылками на аристотелевские тексты, пришлось перейти в оборону. Конечно, это не значило, что система разом сдалась. Ведь она была такой удобной и устоявшейся, и, очевидно, устраивала не только шарлатанов от науки, но и добросовестных ученых. Аристотель в те времена еще был повсюду. И тем не менее, Мальбранш уже мог более или менее безбоязненно позволить себе то, за что столетие назад поплатился жизнью его предшественник.

Мальбранш писал: