Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Удивительно то, что с тех пор, как люди занимаются философией и исследуют истину и даже природу вещей, не нашелся не то чтобы один человек, но хотя бы народ или философская школа, которые отыскали бы истину и раскрыли ее. Из среды смертных вышло великое множество мудрецов, прозванных затем философами, но разве они, каждый в отдельности или все вместе, продвинули дело вперед? Они всегда подразделялись на столь различные школы, что и по сей день от них не осталось ничего, кроме споров[267].

И это касается не только перипатетической, но и всякой другой философии. «…Вся вообще философия не узнала еще ничего истинного о естественных вещах»[268]. Таким образом, Гассенди открыто принимает сторону пирронистов. В признании же невежества философов он не видит ничего постыдного, ибо то, что может быть познано, они все-таки познают. «Без преувеличения поэтому можно назвать их невежество ученейшим, ибо немалое достоинство состоит в том, чтобы признать невежеством то, что другие почитают знанием, и открыто признавать, что ты не знаешь того, чего действительно не знаешь»[269].

Когда Мерсенн предложил Гассенди записать свои замечания на еще не изданный текст Декарта, тот сделал это весьма добросовестно, выказав при этом свое неприятие каптезианского спиритуализма. Душа не может существовать без тела, утверждал он, а ум неотделим от мозга. Человеческое я не есть что-то отдельное от материального тела. «Ибо скажи на милость: каким образом ты себе представляешь, что ты – непротяженный субъект – можешь воспринять образ, или идею, тела, имеющего протяженность?»[270]

Полемика с Декартом, балансирующая на грани перебранки, заставила Гассенди уточнить само понятие «философ», обратившись к его пифагорейскому истоку:

Если только слово «философ» применяется вместо слова «мудрец», то я добровольно уступаю его тебе, который мудрствует столь самоуверенно; если бы этому имени не придавалось иного звучания, чем то, которое было желательно его создателю, который, дабы изобличить бахвальство других, сказал, что он не «мудрец», но лишь «стремящийся к мудрости», то не было бы причины тебе ревновать меня к мудрости, так как, даже если бы я ничего не разумел, я все же лишь на основании своего страстного желания разуметь мог бы называться «стремящимся к мудрости». Поэтому когда ты утверждаешь, что я не говорю ничего такого, что выдавало бы философа, то, может быть, в том смысле, который ты придаешь этому слову, меня и невозможно им считать; но предлагать свои сомнения и страстно стремиться к познанию – это, по мнению других, возможно, и выдает философа[271].